Джон уже не слышал последних слов, он был всецело поглощен Джейн, которую представляли другим гостям. Дрожа от нетерпения, он ожидал, когда она наконец окажется рядом с ним.
— Как я рада видеть вас, Джон. Мы так давно не виделись.
— Не по моей вине. — Он схватил ее руки и нежно сказал: — Не прогоняйте меня опять.
Она колебалась, нежная краска то появлялась, то исчезала с ее щек, и, поняв ее желание сменить тему, он так и сделал:
— Я рассказывал миссис Кэрью о Париже. Я жил здесь когда-то и знаю этот город так же хорошо, как Лондон, а может, даже и лучше. Я надеюсь, вы позволите мне показать вам город?
— Только без меня, — вмешалась тетя Агата, инстинктивно чувствуя, в какое русло направить разговор, — я слишком стара, чтобы шататься по городу. Но я уверена, что Джейн будет в восторге.
— Даже не мечтайте, что я оставлю вас одну, — запротестовала Джейн.
— Ты сделаешь мне одолжение. Я наконец смогу остаться в постели и расслабиться.
Вот как получилось, что свои первые впечатления о самом загадочном и романтичном из всех городов Джейн получила с помощью Джона, который научил ее замечать не только великолепие Парижа, но и его простоту. И все же самое большое наслаждение она получила, соприкасаясь с исторической и художественной стороной города; вместе с Джоном она долго стояла перед «Моной Лизой», пытаясь разгадать загадку ее улыбки; она бродила по огромным, пустынным залам Версаля; она чувствовала, как замирало ее сердце при взгляде на гребни и зеркала Марии-Антуанетты, пытаясь представить себе мысли этой прекрасной и несчастной молодой женщины; она прогуливалась по маленьким садам Пти-Трианона, останавливаясь, чтобы полюбоваться на Храм Любви, с его изящными колоннами из белого мрамора; обедала и ужинала в многочисленных маленьких бистро с простым интерьером, но изысканной едой.
Несколько раз они обедали во всемирно известных ресторанах: «Максим», «Тур д'Аржан» и «Бристоль Гриль», где при каждом появлении Джейн все мужчины разглядывали ее с восхищением, а женщины — с завистью. Она наслаждалась этими взглядами, наслаждалась своими новыми туалетами.
Временами Джон находил ее юной и задорной, с ее развевающимися по ветру волосами, когда они катили по бульварам; а в другой раз она была изысканной и утонченной — с волосами, уложенными короной на макушке или элегантно завитыми и падающими на плечи. Но он любил ее в любом обличье, и его явное обожание проливало бальзам на ее израненную гордость, помогая ей расцвести как никогда прежде.
Но только в их последний вечер в Париже, когда она прощалась с ним в коридоре у дверей ее комнаты, ей вдруг стали понятны его мучения, его боль, которую он скрывал все это время. Когда она пыталась нащупать в сумочке ключи, он вдруг схватил ее за руку и повернул к себе лицом: