Марчетти швырнул перчатки в кровать.
— Вы не можете ставить себя над законом, — произнес Гарри.
— Я вас умоляю, — сказал Душегуб. — Не порите чушь. Время уже позднее.
Внезапно Гарри почувствовал острую боль в затылке. По шее потекла кровь.
— Патрик полагает, вам пора домой, Д'Амур. И я тоже.
Острие ножа вошло чуть глубже.
— Да? — спросил Марчетти.
— Да, — ответил Гарри.
— Он был здесь, — сказала Норма, когда Гарри пришел к ней снова.
— Кто?
— Эдди Аксель, хозяин «Аксельс Суперетт». Он прошел насквозь, прозрачный, как дневной свет.
— Мертвый?
— Конечно, мертвый. Он убил себя в камере. Спросил меня, видела ли я его душу.
— И что ты ответила?
— Я же телефонистка, Гарри. Просто соединяю. Я ничего не смыслю в метафизике. — Она взяла бутылку бренди, которую Гарри поставил на столик рядом с ее креслом. — Как мило с твоей стороны. Присаживайся. Будь как дома. Пропусти стаканчик.
— В другой раз, Норма. Сегодня я слишком устал. — И Д'Амур направился к двери. — Кстати, — сказал он, — ты была абсолютно права. На Ридж-стрит действительно что-то было…
— И где это теперь?
— Отправилось… домой.
— А Ча-Чат?
— Все еще здесь где-то болтается. Настроение у него просто ужасное…
— Манхэттен и не такое видал, Гарри.
Это было слабым утешением, но Д'Амур пробормотал что-то в знак согласия и закрыл за собой дверь.
Снегопад на улице все усиливался.
Гарри стоял на ступеньках и следил за тем, как снежинки танцуют в свете фонаря. Он где-то вычитал, что не бывает двух одинаковых снежинок. Если даже жалкие снежинки отличаются таким разнообразием, что тогда говорить о непредсказуемости событий.
«Каждая минута бытия принадлежит самой себе, — размышлял он, подставляя лицо укусам вьюги. — И я не должен задумываться над тем, найду ли я утешение в понимании того, что между этим промозглым часом и рассветом будет еще множество таких моментов — возможно, слепых, возможно, яростных и бесплодных, — но по крайней мере имеющих право на существование».