— А вы знаете, что спички шведские, иначе говоря, безопасные изготавливаются исключительно из осины.
— Да ну?.. В самом деле? — возница изобразил на лице крайнюю заинтересованность и удивление.
Видимо сделал это совершенно откровенно — все равно Лехто не видел его лица. Впрочем, от колдуна можно было ожидать всякого.
— В самом деле. — подтвердил Лехто. — Спичка названа безопасной, потому как после прекращения горения не тлеет. Для изготовления таковых годиться только осина. Ее еще пропитывают чем-то, но не в этом суть…
А в чем, собственно суть? Ее Лехто как-то запамятовал. Потому просто махнул рукой: разговор окончен.
Где-то далеко отшумела первая годовщина Октябрьской революции.
Поскольку ее здесь никто не отмечал, а за календарем Клим не следил, то о празднике вспомнил лишь по прошествию двух дней.
Да и вообще, если во Мгеберовске жили по советскому, новому стилю, то здесь продолжали считать время по календарю юлианскому.
— Вообще как-то нелогично отмечать годовщину Октябрьской революции в ноябре. — пожимал плечами Аристархов.
Делал он это осторожно. Хотя и территория эта была неподконтрольная советской власти, но Чугункин мог здорово попить крови по возвращению.
Впрочем, порой проскальзывала мысль: а стоит ли возвращаться вообще?
Порой Аристрахов присматривался к Геллеру: тот совершенно комфортно живя вне идей, вне власти. Вернее, идеи у него какие-то имелись, но простые, человеческие, те, что пишут не с большой буквы.
Он плевать хотел на коммунистические идеалы. И запросто мог бы выдать Чугункина первому же белогвардейскому патрулю… Но, к счастью Клима, монархические идеи Рихард тоже не воспринимал всерьез.
В чем была разница между ними? Они вместе шли к одной цели. Оба не были фанатиками тех или иных сил. Но от этого они не переставали быть разными. Что-то их отличало. Но что, шут его возьми, что? — ломал голову Евгений.
Ему казалось, пойми он это, жить станет проще…
-//-
С войной повстречались нежданно-негаданно.
Дорога, по которой ехали, шла между полем и лесом.
И с коня Рихард заметил воронье, клубящееся в подлеске. Птиц было никак не меньше двух дюжин, они громко каркали, хлопали крыльями, на проезжающих мимо конников внимания не обращали. В общем вели себя как абсолютные хозяева.
Наверное, Рихарду это и не понравилось больше всего, и отпустив поводья, он свистнул в четыре пальца. Захлопал ладоши, крикнул:
— Кыш, пернатые!!!
Действительно: воронье лениво взлетело, а то и просто убежало в лесок.
На траве лежало то, что осталось от человека: окровавленное тряпье, разодранное тело. Рядом валялась винтовка. От росы ее затвор покрыли оспины ржавчины. Уже нельзя было понять, к какой армии принадлежал погибший. Не то красноармеец, не то не получивший форму ополченец.