— Я говорил ему, — сказал мистер Тревертон, смеясь, — что не мог ожидать никаких особых заслуг. Я представлял ему, что мое поведение совершенно законно, потому что он доставил мистрисс Фрэнклэнд план Миртовой комнаты, я поздравил его с получением пяти фунтов за эту услугу; я очень вежливо кланялся. Он чуть было с ума не сошел. Что ж, он получил пять фунтов, зато лишился сорока тысяч!
Хотя мистер Тревертон готов был толковать о Шроле без конца, но когда мистер Никсон заговорил о деле мистрисс Фрэнклэнд, красноречие его мгновенно иссякло. Он ничего не хотел слышать, он только и сказал, что намерен продать свой дом и отправиться в чужие края изучать человеческую природу. При этом он прибавил, что мысль о путешествии явилась у него вследствие желания удостовериться, точно ли мистер и мистрисс Фрэнклэнд составляют исключение! В настоящее же время он совершенно убежден, что они — исключение и что путешествие, по всей вероятности, не приведет его к другим заключениям. Мистер Никсон просил его сказать два, три дружеских слова в ответ на письмо Розамонды, но старый мизантроп засмеялся сардоническим смехом, сказав:
— Скажите этим чудакам, что я не поеду путешествовать, если они будут ожидать от меня таких глупостей, и что, может быть, я когда-нибудь зайду посмотреть на них, чтобы, умирая, сохранить лучшее понятие о людях, чем то, которое я всегда имел.
Спустя четыре дня Розамонда, Леонард и дядя Джозеф встретились на паперти Портдженской церкви.
Земля, на которой они стояли, приняла в себя останки несчастной женщины. Могила рудокопа, с которой она срывала траву, на которой проливала слезы, дала ей спокойное пристанище. В ней кончились навеки ее страдания, странствования и опасения.
Часа через два после окончания похоронной службы могила была обложена новым дерном и на ней положена старая плита с скромной эпитафией рудокопа. Розамонда прочитала ее мужу. Когда они отошли, дядя Джозеф, стоявший в стороне, приблизился к новой могиле и, преклонив колена, заплакал, опустив голову на камень.
— Напишем ли мы еще что-нибудь на этом камне? — спросила Розамонда. — Там есть еще место, и мне кажется, что мы должны написать на нем имя моей матери и день ее смерти.
— Хорошо, — отвечал Леонард. — Эта надпись будет самая простая и приличная.
Розамонда подошла к старику, все еще стоявшему на коленах, и, дотронувшись до его плеча, предложила ему идти с ними вместе в дом. Он встал и посмотрел на нее с видом недоумения; на траве, недалеко от могилы, лежал его неизменный и неразлучный друг, музыкальный ящик, облаченный в свой кожаный чехол. Розамонда подняла его и подала старику.