Казалось бы, радоваться надо, что недоступные покои — святая святых — стали обычным местом его проживания, но это воспоминание, ворвавшееся в его сознание как хвост той навязчивой мысли о рыжебородом, вконец портит ему настроение, а приближенные знают, что это означает.
Между тем он, конечно же, не дал никаких указаний отпустить это племя, да и вообще несколько дней не принимает никакие доклады, хотя шепотками просачивается к нему, что мухи и вши исчезли, но стало еще невыносимей, ибо в стране свирепствуют моровая язва и какие-то болезни с воспалениями и нарывами, насланными этим рыжебородым дьяволом. А тот вместе со своим братцем, как обычно, пришел ко дворцу и велел передать властителю, что язва поразит весь скот, и со всех сторон докладывают во дворец, что это так и есть. На какое-то время как бы очнувшись, властитель велит распахнуть окна покоев и тут же видит этих двух, швыряющих пепел в воздух. Окна закрыли, но пыль поднимается по всей стране, а от нее нарывы и воспаления, и опять шепотки доносят о глухом недовольстве в армии, чего он более всего боится, но какой-то странный паралич безделья и равнодушия сковал его.
Он продолжает тешить себя или утешать тем, что никогда не поздно убить рыжебородого, стоит только мизинцем шевельнуть, но терзает какое-то болезненное чувство парности с ним, чувство, что исчезновение рыжебородого приведет и к его гибели.
Успокаивает, что ни одна из этих болячек не коснулась ни его, властителя, ни его близких.
И снится ему в высшей степени странный, пугающий сон: он видит Амона-Ра, но все великолепие одежд и короны с двумя высокими перьями и солнечным диском не в силах скрыть его выморочности, и всесильный этот бог выглядит усохшим и испуганным перед неким привидением, охватывающим все пространство со всеми стихиями, подступающим к нему, властителю Кемет, и то ли голосом рыжебородого, то ли раскатом грома, которого он однажды в детстве и на всю жизнь испугался, обдает его ужасом: «Сохранил Я тебя, чтобы на тебе показать силу Мою…»
Проснулся в холодном поту и теперь лежит рядом с этой глупейшей женщиной необыкновенной красоты, по-собачьи верной ему, но излить ей душу он не может, ибо стеклянное непонимание в ее преданных глазах выведет его из себя.
Теперь уже не уснуть, и странный поток мыслей втягивает его, знобя, в свое течение. Он видит себя малым прихрамывающим существом среди рослых царских принцев на переменах или в классе, и они как бы ненароком дают ему тумаки, гримасничают за его спиной, а в то время, когда он отвечает учителю, закатывают глаза и цокают языками. Они вообще безразличны ко всему, что пытаются вбить им в голову, как будто не им вскоре предстоит управлять страной, как будто, не сознавая, предвидят свое будущее, но даже в самых страшных видениях не могут они представить, что будут ползать в ногах этого уродца, обливаясь слезами и мочой, умоляя оставить их в живых. О, он отлично знает, как можно обмочиться от страха, рожденного в одинаковой степени ужасом смерти или слепым обожанием. Однажды Мернептах, перед которым он млел и старался вообще на цыпочках проходить мимо гулявших на переменах старшеклассников, окликнул его. По сей день он не знает, по какому поводу. От неожиданности он обмочился. Брезгливость перекосила лицо уверенного в своем будущем Мернептаха. Не в силах сдвинуться с места, в тот миг он понял, что эту слабость не простит ни себе, ни тем более Мернептаху, ощутил как открытие, которое приведет его, шутка ли, на трон вседержителя: человек может вынести все, ибо унижающая его жестокость рождает страх, страх же пестует ненависть, которая переходит в обожание, в желание стелиться ковром под ногами сильного, в безоглядную собачью любовь.