И все же неуверенность не оставляла его еще какое-то время, и по сей день тот период всплывает скорее не в сознании его, а в обонянии — омерзительной смесью слабо пованивающего мяса и удушливых подземелий обители смерти — города пирамид.
Но именно в период неуверенности, не давая никому опомниться, он объявил, что раскрыт заговор некоторых из принцев, особо досаждавших ему в годы юности, которые виноваты в гибели Мернептаха и смерти Сети, такое совпадение не может быть случайным. Фантазия его была неистощима на формы казни — вывезти на корабле и бросить в море с камнем на шее, сгноить в трюме или тюрьме, послать в каменоломни, где уж поиздеваются над вчерашним сынком самого повелителя: до последнего вздоха будет вспоминать, как неосторожно поступил, издеваясь в юности над нынешним властителем.
Впервые он ощутил дыхание смерти, будучи слабым уродцем, потерявшим бдительность, а вместе с ней и голову от близкого дыхания этой красивейшей, да еще в обаятельном облаке глупости, женщины. Второй раз это разгоряченное, пахнущее потом и кровью дыхание коснулось его, когда уже на вершине власти он вновь потерял бдительность, доверившись окружающим его военачальникам, а они внезапно разбежались, и он увидел себя в кольце врагов неумело да и глупо размахивающим тяжким мечом и в какой-то миг даже потерявшим желание сопротивляться. Он уже видел себя великим и никому не нужным небожителем, когда в какой-то миг Яхмес со своими колесницами просто выхватил его из свалки.
Теперь же он владеет абсолютной властью, в полной личной безопасности, а ощущение того дыхания нет-нет и коснется его. Интуиция подсказывает ему, что Яхмес как-то, быть может самым странным образом, связан с этим рыжебородым, знал его когда-то, встречал где-то, но нет у него другого такого, как Яхмес, который предан ему и к тому же абсолютно его не боится. Такое сочетание при его правлении невероятно, потому он его и ценит, но ухо надо держать востро. Хотя интуиция ведь может и обмануть.
Благодаря отребью, управляемому семейством Тамит, подчиняющемуся формально Яхмесу, но в обход его тайно связанному с теми же грабителями пирамид и докладывающему впрямую ему, правителю Кемет, он знает о каждом самом незаметном движении рыжебородого. По личному его указанию денно и нощно за рыжебородым следят, как можно следить за мухой, передвигающейся перед глазами по белой стене: когда ложится, когда встает, что ест, о чем и с кем говорит, а главное, как ведет себя наедине — дремлет, взирает на небо, пишет, и если да, то где достает папирусы, перо-хартом, чернила, молится, делает ли какие-либо движения руками и телом. Твари эти лезут из кожи вон, не зная, как ему, повелителю, угодить, а его не интересует, плетет ли рыжебородый заговор или говорит против его власти, он уже и так столько наговорил, что следовало бы трижды его четвертовать и семь раз удушить. Ему важно уловить, как это существо шевелится, подобно мухе, которую так легко и, оказывается, все же абсолютно невозможно прихлопнуть, ибо нечто невидимое и всесильное стоит за ней, и такого, насколько он слышал от своих жрецов, чародеев, старейшин, да и сам копался в остатках папирусов за тысячелетия, не полностью уничтоженных гиксосами, погрузившими Кемет в рабство на века, не бывало. Из груды накопившихся донесений, кстати написанных отребьем из его же, рыжебородого, племени, понимающим их язык, но не понимающим, о чем речь, и потому точным в воспроизведении слов, его, властителя, заинтересовал обрывок разговора рыжебородого со своим братцем, и в нем странным образом упоминается он, вседержитель, да так, что на миг ощутил дрожь в теле.