Понял. То есть понял-то он давно. А вот поверил в действенность хомута, который про себя окрестил Гансом, только после того случая с бутылкой. Егор тогда отделался одним испугом, а ведь он тормозил на скорости за сто шестьдесят километров: машину резко кинуло вверх, а потом сильно повело вправо, потому что бутылка как бы заскользила под левым колесом… Да, если бы не хомут, держать бы ему собственную оторвавшуюся башку в руках…
— А как она вообще, жизнь-то? — спросил Егор у Саши. — Палку, вижу, окончательно бросил?
— Жизнь ничего. И палку бросил. Я теперь, знаешь, в механики подался… Ну не на гонках — в мастерских. Всякие там навороты на стандартные модели… Из жестянок — гоночные таратайки делаю… Ладно, Егор, заговорили мы тебя, наверно… Вон и дружок твой томится. Небось хотите подойти поближе, посмотреть, да? — спросил Саша. Володя лишь пожал плечами: как, мол, Егор, так и я… — Посмотри, Федька, запомни, — обратился Саша к сыну, — этот дядя — сам Егор Калашников, самый знаменитый теперь наш русский гонщик. Запомнишь?
И тут же вокруг них загудела, заволновалась толпа, оттесняя от Егора Боголепова с сыном:
— Я ж говорю, это Калаш!
— Ребя, сюда! Здесь Калаш! Живой!
— Егор, подпиши фотку!
— И мне!
— Егор, майку подпиши!
— Андреич! Ты насовсем вернулся?
— А ты сегодня в гонках участвуешь?
— Дура, не видишь, он без комбинезона, и вообще… если бы участвовал, был бы там, за загородкой.
— Да реклама бы была! Калаш — он наш!
— Фига ли ему здесь катить? Он теперь будет трассу ждать, да, Егор?
— Ой, Маришка, гляди, Калаш! Да какой хорошенький!
— Калаш, можно с тобой сфоткаться?
— Калаш, можно я тебя поцелую?
— А можно я от тебя ребеночка рожу?
Его обступила, заглатывая, словно амеба, тесная толпа поклонников и поклонниц. Это было совершенно неожиданно, Егор был абсолютно не готов к популярности. Он расписывался на буклетах, пожимал чьи-то руки, девичьи губы мазали помадой его щеки — в общем, народная любовь встала в полный рост. И если бы не решительные действия Володи, был бы, вероятно, Калашников погребен под знаменами собственной славы. Владимир самым решительным образом оттеснил толпу, буквально отбил Егора от особо истовых барышень:
— Егор Андреевич! Давайте-ка к машине!
— Да, пожалуй, — сокрушенно согласился Егор, которому вообще-то совершенно не хотелось пропускать зрелище. Но, видно, делать нечего…
— Егор! — услышал он вдруг откуда-то из-за заграждения. — Ты чего там, давай сюда!
Крик был радостный, Егор поискал глазами, нашел — Сережка Зеленяк.
Тот что-то шепнул милиционеру, стоявшему возле прохода в зону. Стражник оглянулся на Калашникова, широко улыбнулся, сделал приглашающий жест.