— Учитывая что?
— Что моя кровь испорчена.
У Лахлана все застыло внутри, когда он понял, что она подумала, будто он предпочел бы умереть, а не принять ее кровь. Он вполне ясно представлял, каким будет ответ Эванджелины на его следующий вопрос, и, погладив ее по щеке кончиками пальцев, спросил:
— Что значит, что твоя кровь испорчена, Эви?
— Во мне кровь моей матери.
— Ты не зло. Ты слишком самоуверенная, упрямая и эксцентричная. — Он убрал свои пальцы, удержавшись, чтобы не добавить «очень красивая и сладкая». — Не сомневаюсь, я что-то забыл, но если дашь мне время, я вспомню.
— Я говорю серьезно.
Слабая улыбка чуть-чуть искривила губы Эванджелины.
— Конечно, и я тоже. Ты не зло и никому никогда не позволяй так говорить о тебе. И давай покончим с этим. Я знаю, что у тебя не было выбора, кроме как дать мне свою кровь, и ты точно так же должна знать, что если бы я не умирал, то меньше всего хотел бы этого. Но раз это было необходимо, ты так же должна знать, что ничью другую кровь я бы не хотел получить, кроме твоей.
— Почему? — смущенно спросила она.
— Прежде всего, в одном твоем мизинце больше магии, чем у всех фэй, вместе взятых. — Он повторил Эванджелине ее же собственные слова. — А во-вторых, учитывая положение, в котором я находился, придя в себя, то от твоего запястья я получал гораздо больше удовольствия, чем если бы это было запястье Гейбриела, Бродерика или кого-то из трех ведьм.
— Трех ведьм?
Она сморщила лоб.
— Да, Фэллин, Шейлы и Райаны.
— Неужели для тебя жизнь просто большое развлечение?
Эванджелина сжала губы.
О нет, Лахлан не собирался допустить, чтобы она начала копаться в его мыслях.
— Ты слишком серьезна. Тебе для разнообразия нужно научиться получать от жизни удовольствие.
— Я знаю, на что ты намекаешь. Мне следовало бы понять, поскольку я часто видела, как ты применяешь свое искусство.
— Не понимаю, о чем ты.
Дотянувшись до ее руки, Лахлан погладил нежную кожу у краев раны, а потом поднес запястье к губам и коснулся поцелуем посиневшей и припухшей кожи, и Эванджелина испуганно вздрогнула.
— Это больно, Эви? — тихо спросил он, нежно водя губами по пораненному месту.
— Нет… Это… Так намного лучше.
Ее восхитительный аромат и слабый запах подсыхающей крови одурманили Лахлана, и, обведя языком вздувшийся рубец, он почувствовал, как внутри его водоворотом поднялось тепло. Боже правый, он жаждал ее.
— Я… я должна посмотреть, как Аврора.
Эванджелина отобрала у него свою руку, с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, торопливо вышла из пещеры.
Лахлан застонал, но этот стон не имел никакого отношения к боли от ран. Своим подшучиванием Лахлан просто хотел отвлечь Эванджелину, а в итоге добился того, что заставил себя лучше разобраться в чувствах, которые она в нем пробудила.