Раза два вдалеке мелькнул один из приехавших утром полицейских — тот, что остался в поселке; он выглядел весьма озабоченным. Дейв машинально курил сигарету за сигаретой: каждый, кто задавал вопросы, протягивал ему пачку; пепельницы уже никто не искал, окурки бросали прямо на пол и давили каблуком.
В шесть вечера небо затянуло тучами, воздух стал тяжелый, как перед грозой; временами пролетал порыв ветра, и деревья под окнами вздрагивали. Наконец один за другим все разошлись. Все они побывали и у Хоукинсов — там, верно, сейчас такой же разгром. Некоторые направились в «Старую харчевню» — передать материал по телефону.
Гэллоуэй подумал: наконец-то его оставили в покое, и уже было собрался сесть в кресло, но в дверь опять постучали. Он открыл и увидел человека с тяжеленным на вид чемоданом.
— Что, все ушли? — удивился пришедший.
Поставил на пол чемодан, утер лоб.
— Я представляю известную радиокомпанию. Только что для сводки новостей нам передали ваша обращение к сыну. Мы с шефом рассудили, что если в эфире прозвучит ваш голос, на сына это произведет более сильное впечатление.
То, что Дейв принял за чемодан, оказалось магнитофоном; радиорепортер поставил его на стол и оглянулся в поисках розетки.
— С нашего позволения я на минутку прикрою окно.
Обращение долго не получалось; Дейв разорвал несколько черновиков, как пятнадцать лет назад Рут. Когда он писал, в квартире были только он и похожий на профессора журналист, но тот держался в стороне, не подсказывал.
Ни один из принятых в письмах оборотов, казалось Дейву, не подходил для того чтобы установить взаимопонимание с сыном.
«Отец просит тебя...»
Плохо. Дейв знал, что хочет сказать, но ему не хватало слов. Они с Беном никогда не расставались, поэтому у них не было поводов писать друг другу — разве что записки, которые они оставляли на кухонном столе: «Вернусь через час. В холодильнике ростбиф. Ешь, меня не жди».
Написать бы так же просто...
«Бен, умоляю тебя...» — начал Дейв.
Пусть смеются, пусть не поймут — ему все равно. Он обращается только к сыну.
«Бен, умоляю тебя, сдайся».
Он уже хотел было на этом закончить и отдать листок журналисту, но нацарапал еще:
«Я на тебя не сержусь».
И подписал: «Папа».
Представитель «Ассошиэйтед пресс» прочел, поднял глаза на Гэллоуэя, который смотрел на него, готовясь услышать критику.
— Так можно?
Дейву казалось, что последнюю фразу заставят вычеркнуть. Но собеседник торжественно сложил листок и спрятал в бумажник.
— Конечно, можно!
Голос его звучал как-то странно, и, уходя, он пожал Дейву руку.
Теперь Дейв спросил у человека из радио: