ВАШ БРАВЫЙ МАРЯК
Бог мой, подумал я, что же это за вознесенный на вершину смехотворности лорд Нельсон? А Зенобия, очевидно, вообразила себя Эммой Гамильтон и поразила неизвестного «бравого маряка». Я совершенно запутался. Сперва полный достоинства мистер Колли, теперь записка… Саммерс с мушкетом Преттимена, который на самом деле — Брокльбанка… Я захохотал и кликнул Виллера.
— Пришлось вам у меня тут поработать. Что бы я без вас делал?
Виллер лишь молча поклонился.
— Спасибо за усердие. Вот вам полгинеи. Вы ведь иногда страдаете забывчивостью, не правда ли?
Слуга и взглядом не повел в сторону раковины.
— Спасибо, мистер Тальбот, сэр. Можете положиться на меня в любое время.
Он исчез. Я снова проглядел записку. Это явно не Деверель, джентльмен не может писать столь неграмотно. И что же теперь делать?
Был миг — и когда-нибудь, в далеком будущем, я наверняка над собой посмеюсь, — когда я, поддавшись магии театра, сообразил, как мне избавиться разом и от Зенобии, и от пастора: подкинуть записку в его каюту, а потом «обнаружить». Что это, сэр, неужто письмо к мисс Брокльбанк?! Как можно, ведь вы же слуга господень! Кайтесь, нечестивец, а пока позвольте поздравить вас с любовной интрижкой!
Последняя выдумка отрезвила меня, вызвав изумление и досаду. Подумать только — я, человек, считающий себя разумным и благородным, замышляю действо не то чтобы преступное, но низкое и постыдное! До чего же я докатился! Видите — я ничего не скрываю. Сидя на краешке койки, я пытался понять, что довело меня до гнусных мыслей, и решил, что корень всех бед лежит в драматической натуре Зенобии — то фарс, то мелодрама, одним словом: театр! Так пускай провозгласят во всех школах — Платон был прав!
Я встал, дошел до соседней каюты, постучал. Зенобия открыла, я сунул ей записку и вернулся к себе.
Омега, омега, омега. Сцена последняя, я уверен! Больше уж ничего не может случиться — разве что пожар, кораблекрушение, атака врага или чудо. И даже в этом, последнем, случае развязка, я уверен, будет театральной — нечто вроде божественного вмешательства. Хоть я и отказался позорить себя сим недостойным занятием, удержать весь корабль от лицедейства просто не в моих силах! Сейчас мне должно было бы предстать пред вами в мантии глашатая — к примеру, из вашего Расина… Ох, простите мне это «ваш», не могу думать о нем иначе… Или мне стоит держаться греков? Итак, спектакль. Трагедия или фарс? Но разве трагедия не основана на величии главного героя? Иначе как же он сможет величественно пасть? А фарс в нашем случае напоминает комедии с Полишинелем. Тут герой падает скорее в глазах общества. О смерти речи не идет. Он не выколет себе глаза, и разгневанные фурии не станут преследовать его: он не совершал злодеяний, не преступал законов, — разве что наш самодур-капитан держит еще парочку в запасе, для самых неосторожных.