* * *
– Не пожалели, даже когда ее поведение стало источником неприятностей? – выдержав долгую паузу, ситуация того требовала, спрашивает Лесли, как и Роб, потрясенная его откровенностью.
– Я вам сказал. По некоторым вопросам наши мнения не совпадали. Я ждал. Или она угомонилась бы, или Форин-оффис нашла бы нам иные роли, на которых мы не оказывались бы по разные стороны баррикады. Статус жен дипломатов – вечная проблема. Они даже не могут работать в странах, где живут. Они обязаны ехать вслед за мужьями. Сегодня они пользуются всеми свободами. А завтра должны вести себя как дипломатические гейши.
– Это слова Тессы или ваши? – улыбается Лесли.
– Тесса никогда не ждала, пока ей дадут свободу. Она брала ее.
– И Блюм вас не раздражал? – грубо спрашивает Роб.
– Раздражал или нет – это неважно, потому что Арнольд Блюм не был ее любовником. Их объединяло совсем другое. Самым главным секретом Тессы было ее целомудрие. Она любила шокировать.
Роб не выдерживает:
– Четыре ночи в пути? Ночь в бунгало на озере Туркана? Такая женщина, как Тесса? И вы на полном серьезе просите нас поверить в то, что у них ничего не было?
– Вы можете верить во все, что хотите, – с апостольской убежденностью отвечает Джастин. – Лично у меня нет абсолютно никаких сомнений.
– Почему?
– Потому что она мне это сказала. Крыть им нечем. Но Джастин еще не выговорился и с помощью Лесли, мало-помалу, ему удается облегчить душу.
– Она заключила брачный союз, – чуть смутившись, начинает он. – Со мной. Не с каким-то возвышенным творцом добрых дел. Со мной. Не надо искать в ней что-то экзотическое. Я нисколько не сомневался, да и она тоже, что по прибытии сюда она не вольется в команду дипломатических гейш. Но мы оба считали, что она не пойдет вразнос. – Несколько секунд он молчит, чувствуя на себе их недоверчивые взгляды. – После смерти родителей она сама себя напугала. И теперь, когда рядом появился я, надеялась в определенной степени ограничить свою свободу. Эту цену она соглашалась заплатить за то, чтобы больше не быть сиротой.
– И что изменило ее решение? – интересуется Лесли.
– Не что, а кто. Мы, – с жаром отвечает Джастин. Он говорит о других мы. О тех, кто ее пережил. О виновных. – С нашим самодовольством, – он понижает голос. – Вот с этим, – обводит рукой не только столовую с отвратительными акварелями Глории, развешанными над каминной доской, но весь дом со всеми его обитателями, другие дома на улице. – Мы. Те, кому платят за то, чтобы видеть происходящее вокруг, но которые предпочитают не смотреть. Те, кто идет по жизни, глядя исключительно себе под ноги.