— Правильно, танкист, — вмешался в разговор приковылявший на костылях к койке Рагозина пожилой комиссар. — Не гнись и не ломайся. Ведь молод еще. У тебя вся жизнь впереди.
Комиссар, сложив костыли, присел на край койки Рагозина и, пристально глянув ему в глаза, спросил:
— Коммунист?
— Да, на фронте перед боем приняли.
— А на гражданке кем был?
— Шахтер я, на угольке работал, а потом метро в Москве строил.
— Значит, коллеги. Мы вот с лейтенантом, — указал он на молодого симпатичного парня с забинтованной рукой, — тоже из Донбасса. Он комсомолом заправлял на Ирмино, а я у врубовой. В первый же день войны ушли добровольно. Хотя и были под бронью. Он стал руководить комсомольской организацией дивизиона, а я — на батарее. Вместе воевали, вместе и в госпиталь попали. Жаль только, что я уж отвоевался. А лейтенант — хват! Недаром вторую неделю на фронт просится. Берлин брать он наверняка еще успеет.
…Осмотрев культю, хирург покачал головой и тихо сказал:
— Растревожил ты, брат, рану: плохо она заживает. Постарайся вести себя спокойнее, меньше ворочайся, не нервничай.
Однако и эти предосторожности теперь не могли помочь. Разбереженная рана не заживала, боли усиливались.
Через неделю Рагозину снова пришлось идти на операцию, или, как выразилась Софья Давыдовна, на реампутацию. В этот раз он вел себя спокойнее, но вернулся из операционной с культей, укороченной еще на несколько сантиметров.
Через два дня во время очередного обхода к Рагозину зашел начальник госпиталя вместе с Софьей Давыдовной.
— Как дела, танкист? — спросил полковник Будников.
— Хвалиться не буду, товарищ полковник: второй раз резали, боюсь, что не последний. Говорят, кость не заживает, а мне все кажется, что нога-то целая. Встану утром, будто и коленка сгибается и пальцы шевелятся, только почему-то очень чешутся. А попытаюсь почесать — на пустоту натыкаюсь, и снова голова кругом…
— Э! Да ты, я вижу, нос опускать начинаешь, духом падать. Для такой мужественной военной профессии, как танкист, разве это похвально?
Рагозин замолчал, насупившись.
Будников и Софья Давыдовна долго осматривали культю, потом, откинув привычным движением руки прядь волос, нависшую на лоб, хирург сказала то ли вопросительно, то ли утвердительно:
— Остеомиелит…
Софья Давыдовна, к сожалению, оказалась права, и кость не заживала. Не только этой, но и несколькими последующими операциями ограничиться не удалось. Шесть операций, каждая из которых укорачивала культю на несколько сантиметров, не дали положительных результатов. Кость не заживала.
Поистине нужно было Рагозину обладать неизмеримым запасом моральной стойкости и физических сил, чтобы не сломиться, не пасть окончательно духом и еще и еще ложиться на операционный стол, каждый раз веря, что это последняя, завершающая операция.