На этот раз он стремительно подошёл к нам, взял меня за руку и повёл в сторону от моего собеседника Ноя Исааковича. Евреев он игнорировал откровенно, и, если Ной Исаакович или Иван Иванович к нему обращались, он отвечал им сухо и быстро удалялся. Насколько он был вежлив с друзьями, настолько умел не видеть того, кто ему был не нужен, а тем более, не нравился. С одной стороны, это был очень приятный молодой человек, — ему было лет тридцать, — а с другой — неприступный и надменный восточный владыка.
Разумеется, мне льстило его внимание, и я старался быть для него полезным.
С его стороны беседы наши всегда начинались о России. Ахмет Жан спрашивал, как мы жили раньше — до Горбачёва? При этом, не дожидаясь ответа, он вдруг воспламенялся и почти кричал:
— Как же это так можно, что вы, русские, простили этому человеку и продолжаете выплачивать ему большую пенсию? Да его давно пора повесить, как это сделали иракцы со своим бывшим президентом.
Саддама Хусейна он не любил; не мог простить ему жертв, понесённых его народом во время войны с Ираком. Войну-то тогда затеял Ирак. Иногда он мне говорил:
— Вы, русские, странные люди. Мой народ вас уважает, но и не может понять вашей покорности. Вы кормите, учите своих врагов, а когда они уничтожают вас по миллиону в год — молчите и всё им прощаете. Нам это непонятно, мы такими никогда не станем.
Под врагами он подразумевал евреев и американцев. Он и вообще во всех бедах, происходивших в мире, склонен был винить одних только евреев и ещё американцев. Иногда задумается, скажет: «Мы верим в Бога и любим пророка своего Магомета. Он ненавидел евреев. А если он попускает их власть в некоторых восточных странах — это нам в наказание. Другого объяснения у меня нет. Видно, и ваш Бог Христос посылает вам евреев в наказание за грехи».
Поражало меня одно любопытное обстоятельство: все обитатели Русского острова, а затем и мятежного корабля много говорили, думали и даже писали о горестном положении, в которое попала Россия: искали причины всего у нас происходящего, привозили с «Родины», как тут называли Россию и куда часто летали, книги, газеты и злободневные политические брошюры. А поскольку на острове жили преимущественно сербы, я сделал утешительный для себя вывод: славянский мир един и что тревожит русских, то болезненно отзывается и в сердцах сербов. Тут знали и горячо любили «непокорённого и несменяемого» русского министра по делам печати Бориса Миронова, все без исключения имели его книги; пламенно любили батьку Белоруссии Александра Лукашенко и нашего Краснодарского батьку Кондратенко; и неистового генерала Макашова, и умнейшего из воинских начальников генерала Левашова, и несгибаемого депутата Думы от рабочих Шандыбина… Следили за судьбой не изменивших присяге полковников Буданова и Квачкова, других боевых офицеров и генералов. Островитяне знали наизусть песни поэтов-бунтарей Ножкина, Талькова, Харчикова, Корнилова, Нины Карташёвой, Жанны Бичевской. Я привёз на остров стихи ленинградского генерала Николая Ивановича Петрова, и тут их с удовольствием читали.