— Предлагаешь весь миллион вбухать в твое погребение? Мавзолей на могиле возвести из каррарского мрамора?
— Никаких мавзолеев! Никаких могил, все равно ты за ней ухаживать не будешь… Только кремация. Исключительно!
— Это еще что за блажь? Кремация! — абсурдность разговора не только не смущала, но и удивительным образом подзадоривала Елизавету. — Ты же хотел могилу и чтоб она утопала в цветах!
— Хотел, а теперь передумал. Кремируешь меня, а урну доставишь в Кельнский собор. Поднимешься на смотровую площадку и развеешь прах над любимейшим городом Карла Гейнзе, над его колыбелью. Только так моя душа воссоединится с прародиной и найдет покой… Ты все поняла насчет Кельна?
— Угу. Поняла.
— И не вздумай избавиться от праха в другом месте! Пообещай мне, что сделаешь так, как я сказал… Обещаешь?
Видя, что дочь хранит гробовое молчание, Карлуша уронил голову на грудь и снова запричитал:
— Воздуху… Воздуху не хватает… Видно, и впрямь карачун пришел… Прости меня за все, блюмхен, если в чем был виноват… Как перед богом прошу… Прости…
«Бог» по-немецки будет «Gott», невпопад подумала Елизавета, а «прости»? Как будет «прости»?
— Что же ты молчишь, бессердечная?
— Думаю.
— О чем можно думать, когда отец вот-вот концы отдаст?
— Думаю, что дело серьезное…
— Еще бы! Смертоубийственное!
— Потерпи немного, Карлуша… Я тебе умереть не дам, я сейчас реанимобиль вызову! Эскулапы за десять минут домчатся. Поедем с тобой в НИИ скорой помощи, там тебя быстро на ноги поставят.
— Это какой НИИ? Которой имени Джанелидзе?
— Он самый. Стой спокойно и не нервничай, я быстро.
Минута истины, как и предполагала Елизавета, наступила тотчас же — стоило ей повернуться спиной к Карлуше и сделать несколько шагов.
— Блюмхен, блюмхен!..
— Я же сказала, потерпи.
— Мне вроде того… Полегче! Вроде отпускает!
От высокой трагедийности театра Кабуки не осталось следа, ему на смену пришел заштатный площадной балаган, — но и Елизаветина злость на отца куда-то улетучилась.
— Ф-фу… Чуть не умер, надо же! — по инерции продолжил стенания Карлуша.
— Да ладно. Не умер ведь. Зачем только ты потащил меня на эту встречу?
— Я не хотел. Не хотел… Но она настаивала. Хотела тебя видеть. Сказала, чтобы я не смел тебя прятать, что у нее… э-э… есть рычаги давления…
— А ты, значит, испугался?
— Нет.
Карлуша произнес это так твердо и так спокойно, что Елизавета сразу поняла: он не придуривается и не врет. Минуту назад придуривался и врал, разыгрывал спектакль, а теперь — нет. Потому что если поскрести его, то за вздорностью характера, эксцентричностью поведения и общей нелепостью облика обнаружится большое сердце. Исполненное нежности, любви и самопожертвования.