Мь. О господи! Я не понимаю, чему вы так радуетесь. знаете, приятно упасть с интересной женщиной.) А знаете, вот я упал, и такие тут какие-то вещи… корни, кусты…
А вы никогда не думали… вам никогда не казалось, что растения чувствуют, сознают, может, даже постигают? Деревья, орешник вот этот.
Мть ( Это ольха…
). Да это неважно! Никуда не бегают. Это мы все бегаем, суетимся, все пошлости говорим. Это все оттого, что мы природе, что в нас, не верим. Все какая-то недоверчивость, торопливость, что ли… Отсутствие времени, чтобы подумать.
. Послушайте, вы что-то…
А! Ну-ну-ну. Я это уже слышал. Мне это не грозит. Я же врач.
Мь. А как же «Палата № 6»?
Так это же он все выдумал! Сочинил! А знаете что, приходите к нам в Томшино! У нас там даже весело бывает!
Мь. За ухом. Да нет, с другой стороны!
Прохожий махнул рукой и зашагал по тропинке к повороту на Томшино.
Мать долго смотрела ему вслед, потом повернулась и медленно пошла назад к хутору.
Лампу еще не зажигали. Мы с сестрой сидели за столом в полутемной горнице и ели гречневую кашу с молоком. Мать, стоя у окна, вынула из чемодана какую-то тетрадь и, присев на подоконник, стала ее перелистывать.
«Последних листьев жар сплошным самосожжением
Восходит на небо, и на пути твоем
Весь этот лес живет таким же раздражением,
Каким последний год и мы с тобой живем.
В заплаканных глазах отражена дорога,
Как в пойме на пути, кусты отражены.
Не привередничай, не угрожай, не трогай,
Не задевай лесной наволгшей тишины.
Ты можешь услыхать дыханье старой жизни:
Осклизлые грибы в сырой траве растут,
До самых сердцевин их проточили слизни,
А кожу все-таки щекочет влажный зуд.
Все наше прошлое похоже на угрозу,
Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас,
А небо ежится и держит клен, как розу,
Пусть жжет еще сильней! — Почти у самых глаз»[91].
Вдруг кто-то громко закричал. Я узнал голос нашего хозяина дяди Паши:
— Дуня! Ах ты, господи… Дуня!!!
Мать выглянула в окно и бросилась в сени. Через несколько секунд она вернулась и сказала:
— Пожар. Только не орите!
Замирая от восторга, мы помчались во двор. У крыльца в полутьме стояло все семейство Горчаковых: дядя Паша, Дуня, их шестилетняя дочь Кланька — и смотрело в сторону выгона.
— Ах ты, сукин кот! — сквозь зубы бормотал дядя Паша. — Ну, попадись ты мне…