Справа, в коридоре, мелькали далекие отблески света, притом живого, как от костра. Глаза потихоньку начали различать в темноте, и я понял, что нахожусь в нашем перевернувшемся вагоне, в одном из пассажирских отсеков. Лежал я на матрасе, брошенным на пол, и укрыт был солдатским клетчатым одеялом. Рядом со мной лежало еще два человека. Перчатки кстати, штурмовые, которые мне выделил Саня, до сих пор были на руках. Я поднял согнутые ладони на уровень лица. Не видно нифига, но кожа на ладонях даже по ощущениям высохла. Попытался распрямить пальцы, не получилось. Когда понял, что зажившая кожа сейчас начнет рваться на краях всех порезов и ранок, остановился. Да и не надо пока особо, это так, на рефлексах. Многие так же заживающие болячки ковыряют, непонятно для чего.
Хотелось опять откинуться обратно на матрас, свернуться калачиком, накрыться, чем можно, ловя крохи тепла и забыться во сне, но помешала жажда, сопровождаемая сушняком. И еще в сортир хотелось. Прямо как утром, совсем недавно. Кряхтя, как старый дед, я с трудом поднялся, и, упираясь подушечками сжатых кулаков в стенки, вышел в коридор. Источник живого огня оказался неожиданно близко, а казался далеким оттого, что пламя горело в буржуйке, и отсветов было очень мало. В коридоре, рядом с блестящей нержавейкой буржуйкой, стоящей в пассажирском закутке, сидел Леха, и закидывал дрова в маленькую круглую дверцу. Увидев меня, он открыл рот, потом видимо передумал, и просто махнул рукой приглашающе. Я кивнул, но, несмотря на пронизывающий холод, от которого после сна меня начало бить крупной дрожью, подавил желание доковылять до печки и просто обнять ее, а уже привычным способом двинулся на улицу через окно. Окно кстати было заложено изнутри черными осклизлыми сучьями, видимо с земли подбирали, свежими еловыми лапами, каким-то тряпьем. Аккуратно вылез, сдвинув в сторону часть конструкции, и замер. Ночь стояла темная, луны видно не было, и в этой темноте мягко и бесшумно большими хлопьями опускался на землю снег. Снежинки падали мне на вскинутое к небу лицо и быстро таяли в могильной тишине. Действительно могильной, некстати вспомнил о лежащей неподалеку скорбной шеренге, которую еще с утра видел. Стало неуютно, даже повел плечами, разгоняя появившейся в спине холодок. Кстати, вроде ночь уже, притом такая кромешная, почему же так тихо? Почему меня еще никто не спасает, не берет интервью, не оказывает психологическую и медицинскую помощь? Отложив эти вопросы на потом, я честно отошел пару метров за дерево, дальше было страшновато. На пару секунд забылся, испытывая наслаждение от облегчения мочевого пузыря, хотя пока расстегивал молнию, заболели порезанные пальцы. Вернувшись в столь неприятную действительность, я как можно быстрее юркнул в вагон, чуть не уронив всю конструкцию закрывающую окно. Подвинув на место входа несколько еловых лап, закрыв проход, я двинулся в буржуйке.