— Когда женщина в таком положении, у нее появляется второе зрение, — заявил кукловод.
— Нет, — возражала женщина с младенцем, подвешенным к бедру. — Она видит сквозь скорлупки. Понятно? — С этими словами она выпучила маленькие глазки.
— Вовсе нет, — заявила я. — Просто я очень внимательна.
Мой хороший малайский язык, которому обучил меня милый маленький Лассам в Лейдене, произвел впечатление на собравшихся.
— Ты везучая, — сказала девушка, стоявшая рядом со мной. — Поставь за меня, счастливая.
Я спросила у скорлупочника, могу ли я это сделать, и тот ответил утвердительно, хотя и был с виду недоволен. Я выиграла несколько раз, и мне стало жаль скорлупочника. Рядом присел на корточки барабанщик и принялся наблюдать за игрой. Когда я ставила деньги на кон, он отбивал дробь, после этого скорлупочник принимался передвигать скорлупки, сопровождая движения рук замысловатыми жестами. Когда я задумывалась над тем, где горошина, барабанщик вскидывал палочки, а когда я угадывала, принимался стучать, производя оглушительный грохот. Скорлупочник позвал помощника, чтобы тот следил за тем, как убывают сложенные в деревянную миску монеты. А женщины, за которых я ставила монеты, при каждом выигрыше шумно радовались.
Потом я немного проиграла и предложила прекратить делать ставки, но все принялись возражать. Тогда я поставила три флорина. И проиграла. Как это произошло, я так и не поняла. Я ведь ясно видела, куда он спрятал горошину.
После этого со мной остались всего две женщины, которые продолжали ставить на кон свои медяки вместе с моими флоринами. Я расстроилась и, решив отыграться, поставила двадцать флоринов. Надо быть только повнимательнее. Все стихли, даже барабанщик. Руки скорлупочника летали со скоростью света. Я, не мигая, смотрела на доску, пока не заболели глаза, потом показала на среднюю скорлупку. Горошины под ней не оказалось.
И в это время скорлупочник словно провалился под землю. Барабанщик перешел в другое место и начал исполнять музыку для танца, вновь запрыгали марионетки. Я осталась стоять с двумя верными подругами, как и они, с поднятой ладонью, на которой ничего не было.
— Что же муж скажет? — простонала я. — Тридцать флоринов.
— Ай-ай-яй. И наши тоже, — отозвались обе женщины.
Присев в тени на корточках, мы завели дружеский разговор. Оказалось, что у обеих есть дети, и я им призналась, до чего боюсь родов.
— Да, это больно, — сказала одна.
— Очень больно, — подтвердила вторая, закатывая глаза.
— А муж твой тебя любит?
— Конечно, — ответила я.
— А в каком он чине?
— Майор.