посадил бесконного товарища
на забедры, следил неприятеля в
назерку, чтоб
при спопутности на него ударить». Воля его казацкой удали, а мы, люди письменные, право, не понимаем ни
уторопи, ни
назерки, ни
забедр, ни
спопутности. Переменять же нам Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Грибоедова, Пушкина на гувернеров из простонародья в овчинных тулупах и смурых кафтанах – уж поздно.
«Мастерская и гостиная» – быль г. П. Фурмана служит для 2-го тома «Сказки за сказкой» балластом, без которого не может обойтись никакой сборник повестей, претендующий на объемистость и разнообразие содержания. Это одна из тех «былей», которых нигде не бывает, кроме плохих повестей бездарных сочинителей. Какой-то, изволите видеть, художник Герман влюбился на выставке академии в «барышню», не Марью, а Мар и ю, а оная Мария выходит замуж за богатого дурака, Чижикова. Герман прибежал к ней, как полоумный, и, наговорив ей с три короба великолепной чепухи, побежал к профессору Ботипу, да тут же (весьма кстати) узнал, что мамзель Ботип его «обожает», а узнав это, он сию же минуту (зачем откладывать в долгий ящик!) начал ее «боготворить», предлагая ей руку и сердце. Друг Германа, Ламов, питал к Эмилии несчастную страсть, и когда она вышла замуж за его друга, он уехал с горя за границу и, гуляя по швейцарским Альпам, сперва запел «Не белы-то снеги», а потом заплакал, вспомнив о друге, отнявшем у него все счастие. Повесть, как по всему видно, самая «идеальная», без всякой примеси «реальности», даже со стороны здравого смыслу. Знание «гостиной» (salon) в этой повести удивительное: «барышни» то и дело мешают французские фразы с русскими a la madame de Kourdukoff [1] , и Мария не иначе называет Германа, как мьсе Henri, а он ее не иначе, как Мария Петровна…
В «Медведе», новой повести графа Соллогуба, напечатанной, как известно, в «Утренней заре» на 1843-й год, есть отрывистый и бессвязный разговор четы, которая, догадываясь о своем взаимном чувстве, робко порывается к объяснению. После этого мастерски изложенного разговора автор замечает от себя: