Костя — славный парень! — словно понимал, что Корсакову хотелось остаться наедине со своими мыслями, — молчал. Да и возница, сморщенный, худенький мужичок, в такой же, как он, видавшей виды, выгоревшей на солнце гимнастерке, после нескольких вопросов задумался.
А задуматься было над чем. Тот, что лежал на подводе, старший по возрасту, вначале вознице понравился. Вон калган какой! Видать, башковитый дядя. Хоть уши и простака — оттопыренные, похожие на лопухи. Но взгляд навостренный, оттого складки меж бровей. Лицо болезненное, вытянутое. Одет обыкновенно — френч с накладными карманами — эвон как выпятились! Набил чем-то! Галифе, сапоги — словом, как у всех одежа, — с гражданской-то войны всего-навсего пробрякало — пальцев на руках достанет!.. А второй — кутенок совсем, но шельма, видать отменная — глазами туды-сюды, туды-сюды! Того и гляди, чего стырит! А щеголь — мать его! Пиджак — чисто брюшко у осы — в полосочку! А брюки! С мылом, што ли, ноги просовывает? И обутки шикарные, лакированные.
Захотелось вознице затеять разговор:
— Погода-то медовая, все пчелы за взятками полетели.
Но тут возницу ждало невезение.
— Ага! — коротко согласился фатоватый. А старший ничего не ответил.
Но мужичок не сдавался:
— Какой ветер вас к нам несет? Родня, што ли, в Висимо-Шайтанском?
— Ну, дедуля, какой ты догадливый, — весело ответил франт, — родня! У нас все старатели родня. Кто платину продаст, тот и брат единоутробный!
— А-а-а… Значитца, вы купчики-перекупчики, — протянул настороженно возница. — А много ли возьмете?
— Да на триста червонцев с гаком! — хохотнул опять щеголь. — У тебя, дедуля, платина водится? Купим.
— Шуткуешь, — обиделся дед, — у меня откедова? Я из старателей до гражданской убег. Не фартило…
Корсаков, поймав на себе изучающий взгляд возницы, подумал сонно:
«Молодчага Костя! Правильно сболтнул. Пойдет гулять молва, что у нас триста червонцев! Потянутся к нам с металлом!»
Корсаков поудобней повернул голову и провалился в дрему. И вдруг ему показалось, что его окликнула мать. Он попытался приглядеться. А перед ним пьяно качающийся отец в кучерском одеянии.
«Мерещится, — подумал Корсаков. — Снится…» Но отец замахнулся кнутом. Мать прижала к себе испуганных детей:
— Опять надрызгался, ирод! За своими купцами тянешься? Так у тех денег — куры не клюют, а тут дитяти с голодухи пухнут! Хоть бы пятак ломаный на пропитание дал…
— Цыц, челядь барская! — кнут не слушался отца, его ремень, как змея, обвился вокруг ног. И папаня пал на колени.
— У, пропойца окаянный, нашел чем попрекать! Да рази я жила бы в прислугах, коль супружник кормильцем был бы!