– Судьи что, так вот мимоходом возвели на костёр тебя?
Эуген замолчал и попробовал было высвободиться из моих рук. Выпрямился внутри кольца.
– Я трус. Не смог принять оружие после брата. Предпочёл, чтобы казнь совершилась сама собой.
– Ну конечно, подобных трусов ещё поискать.
– Простолюдины вокруг бревёнчатого колодца мигом успокоились, едва меня поместили на верх сруба и привязали к столбу. Высокие Домы сочли кару более достойной и соответствующей моменту, чем прежняя. А родители… Они с самого начала отреклись, для них мы оба стали хуже, чем мёртвые. А так хотя бы память о нас очистилась от пятен.
– И ты принял боль как должное.
– Какая боль? Меня не увидели нагим – такая сразу взметнулась стена из пламени. Перед этим всё прочее ничтожно. К тому же потом…
Эуген наклонился снова и вынул клинок из петли, что удерживала его за голенищем.
– Потом, когда стало совсем плохо и меня покинула радость верного решения, я почувствовал в своём сердце это.
Ну, положим, до того он успел вдоволь нахлебаться беды.
– И тотчас перенёсся сюда. Один.
– Ты считаешь, что наказан?
– Несомненно. Иначе вместе со своим диргом здесь очутился бы и мой отважный Тангата.
На том мы расстались. Чтобы утром снова встретиться для беседы.
Но немало должно будет пройти времени, прежде чем клинок нарисует на прельстительном изображении косой крест. Так думал я.
И пока довольно об этом.
Мирок вокруг нас успокаивался. Липы во дворе замка стояли, по-прежнему ощетинившись мертвыми ветками, но в лесу цвели не одни сосны. Облако белого цветочного дурмана, крошечные невесомые лепестки окутывали небольшое деревце рядом с опушкой. Мелкие ягоды, зрея, глянцевито чернели.
– Это называется «черёмуха», – объяснила нам Валентина, когда Эуген принес ей слегка привядшую цветочную кисть вместе с листьями. – Не держи её в шатре – ещё дурные сны от тесноты привидятся. Ах, до чего же мы все в молодости любили этот запах! «Услышь меня, красивая, услышь меня, хорошая», – пели. А дальше: «Ещё не вся черемуха тебе в окошко брошена». Кусты это были и большие деревья. Говорили, что когда черёмуха набирает цвет в мае – это к заморозкам.
У нас это было к перемене.
Немного погодя я, выйдя на крыльцо, заметил, что между обширным загоном Эугена и штакетником Валентины вклинился еще один двор. Небольшой дом посреди цветущих кустов лиловой сирени, куртин бирючины и кизильника досконально повторял его очертания: ближние ко мне стены и навес плоской крыши, вывернутый, как шляпка несуразного гриба, сходились под острым углом, а дальние смыкались прямоугольно. Ограда из чёрного чугуна, видная в перспективе, струилась причудливыми извивами. Всё это я оценил в единый миг – таким стало устройство моего нового зрения. Дорожки, вымощенные серой сланцевой плиткой, без видимой цели рассекали пространство.