– Законодательница мод, блюстительница хороших манер, – кивнула Валентина. – Виртуозно играет на всех инструментах, включая самый главный, знаток литературы и живописи, сама владеет писчей и рисовальной кистью не хуже многих профессионалов. И, разумеется, может выбирать из толпы знатнейших того, кому будет разрешено как следует на неё потратиться.
Про себя я подумал, что здесь с последним будет сложновато, но мысли своей до конца не завершил, потому что обе красавицы отважно выгрузились из тростниковой хижины, спутились по лестнице, состоящей из двух ступенек, и вышли на середину – почва, похоже, была мягкая и до неправдоподобия чистая, – где снова начали отвешивать виртуозные поклоны уже начетверо. Делали они это так церемонно и с таким потрясающим чувством собственного достоинства, будто чертили вокруг себя незримую границу, внутренняя часть которой, впрочем, была обозначена полукругом роскошных одежд, легшим на песок. Они не стремились очаровать – чары были их неотъемлемым свойством. Они не удостаивали нравиться – так же как и потомственные аристократы не подавляют нижестоящих блеском своего титула. Что дано от рождения – то дано уже навсегда.
Тут мы с Валентиной и Ромэйн проснулись, чего нельзя было сказать о наших мужах.
– Рад вас приветствовать, уважаемые дамы, – поклонился я в качестве старшего. – Мое имя Моргаут, а это дамы Валентина и Ромэйн. Есть здесь ещё рыцари Мансур и Эуген, кои будут рады поприветствовать вас чуть попозже.
– Моригаути, – почти по слогам произнесла старшая из тайю. – Манасури и Ёогэни.
Женщин она проигнорировала, то ли не сочтя достойными внимания, то ли из соображений пристойности (Мансур говорил, что в его краях считается невежливым осведомляться, о том, как поживают ваши домашние), а, может статься, не сумев произнести некоторые согласные. Кстати, я подумал, что у них, как и у всех нас, язык плохо лежит на губах и отменно – в голове.
– Осмелюсь ли поинтересоваться звучанием ваших прекрасных имен и вашими обстоятельствами? – продолжил я в самом витиеватом стиле, какой смог из себя извлечь. – Что до наших собственных, в них нет ровным счётом ничего примечательного, даже в способе казни.
Старшая снова поклонилась и проговорила:
– Что же, ваши слова, равно как и ваш интерес, кугэ Моригаути, вполне уместны. Моё имя – Маннами, что значит «Красота Любви», а моей дочери, которая ещё не достигла зрелости и не спущена на водные просторы, – Харуко, то есть «Весенняя». Мой донна, благородный покровитель и отец Харуко, вынужден был совершить сэппуку