Он стоял около эскалатора с букетиком фиалок и упрекал себя, что не назначил для встречи другого места: время было близкое к закрытию мола и вниз по эскалатору скатывалось так много народа, что он мог легко пропустить Киоко. Или по ошибке принять другую японскую женщину за нее. Он вглядывался в накатывающиеся лица и упрекал себя за свою дурацкую натуру: смесь авантюризма и склонности к сомнениям. Действительно, он готов отправиться неизвестно куда с незнакомой ему молодой женщиной, с которой обмолвился несколькими фразами на английском языке, которым они оба владеют отнюдь не в совершенстве, к абсолютно неведомой ему другой молодой японской женщине, художнице по кимоно, невесть по какому адресу, вечером, не зная ни слова по-японски. Он даже не сказал своим коллегам по Институту океанологии, с которыми вместе приехал на конгресс в Токио, что он отправился по делу, вернется поздно и по какому адресу/телефону его разыскивать, в случае чего. В случае чего! Разве он не читал в газетах об ужасающих мафиях, которые обитают в этом городе, претендующем на право считаться одним из крупнейших мегаполисов планеты? В случае чего! Да, если такой случай выпадет на его долю, никто не найдет даже останков американского ученого с русско-еврейским именем Либов! И тут же возникал образ милой молодой японки, которая приготовила вкусный бутерброд и сварила изумительный кофе. А главное, сама взялась помочь ему встретиться с художницей по кимоно.
Киоко не появлялась. Он готов был вышвырнуть букетик фиалок, выйти на свежий вечерний воздух и вернуться на такси в гостиницу «Империал», где он жил в номере вместе со своим коллегой по Институту океанологии. Он уже искал глазами мусорную урну для невостребованных цветов, как его окликнул женский голос: «Добрый вечер! Простите, что я задержалась немного!» — это была Киоко. Они вышли на Гинза стрит. Подвернулось такси. Важный, как лорд, шофер в белых перчатках распахнул дверцы. Киоко назвала адрес, и они начали пробираться в потоке автомобилей вечернего Токио. Вскоре шофер отдалился от Гинзы, миновал шумные освещенные улицы и начал ввинчиваться в улочки и переулки, уставленные деревянными двухэтажными домами в цветении вишен, вдруг напомнившими Либову родное Замоскворечье, Арбат, купеческие особняки. Когда такси проезжало мимо одного из деревянных двухэтажных особняков, окруженных высоким забором, Киоко сказала что-то шоферу, и он остановился. Либов расплатился, они вышли из машины и оказались около чугунной калитки. Такси уехало. Киоко набрала какой-то номер на мобильнике, назвала свое имя, калитка звякнула замком и распахнулась, впуская Либова и его провожатую. Они вступили на бетонную дорожку, освещенную фонарями, подвешенными к чугунным столбам, на которые опиралась крыша крыльца. Крыша крыльца и многоступенчатая крыша дома были замысловато изогнуты, как у пагоды. Либов стоял на дорожке, озираясь и вглядываясь в темноту вечера. «Пойдемте, пойдемте! Вот и Акико!»