Я позвонил в дверь. Ирочка открыла. Мы поцеловались и перешли в столовую. Ксения Арнольдовна тащила из кухни огромную вазу с водой. «На случай, если твои поклонники догадаются принести цветы!» — крикнула она Ирочке и укоризненно посмотрела на меня. Вначале я чуть не столкнулся с Ксенией Арнольдовной, которая, по ее словам, забежала, чтобы помочь Ирочке приготовить бутерброды. Хотя было еще светло, в столовой горела хрустальная люстра. На столе теснились блюда с холодными закусками: бутерброды с сырокопченой колбасой, швейцарским сыром, семгой, осетриной, ветчиной. А, кроме того, салат с крабами и прочие яства, которыми в те годы избалованы были представители высоких партийных или научных кругов, дипломаты, знаменитые актеры, музыканты, писатели и подпольные миллионеры. Я пришел с букетиком ромашек, которые нарвал в Лесотехническом парке. Ромашки, наверно, не сходили за цветы на шкале ценностей Ксении Арнольдовны.
Была середина августа. Время, когда отпускают на вольные хлеба врачей, отбывших свой срок обязательной работы по распределению в сельских и заводских больничках или здравпунктах. Ирочка только что вернулась из ссылки в Бокситогорск. «Ну, как ты?» — только и успел спросить я, когда в дверь позвонили, и вошел пианист Глеб Сергеевич Карелин. Это был ясноглазый блондинистый русский красавец, рожденный единственно для того, чтобы заниматься музыкой, любить и быть любимым. Глеб казался мне сыном Есенина. Я никогда не видел Сергея Есенина, но настолько любил его стихи, что представлял себе живым наяву, как верю до сих пор, что неискаженно воображаю Александра Сергеевича Пушкина. Словом, в Глебе Карелине было столько симпатии, которая излучалась голубыми распахнутыми глазами, улыбчивыми щеками и губами, мягкими движениями рук, спины, даже складок светло-серого в брусничную полоску костюма — тройки, что я, да и всякий на моем месте, готов был простить ему легкомысленность и неверность. Прощала и наша хозяйка, готовая веселиться от каждого его слова и от каждой шутки. Он пришел с тремя алыми розами, которые Ирочка поставила в хрустальную вазу, приготовленную Ксенией Арнольдовной и которой (вазы) не удостоились мои лесные ромашки, нестройные стволики которых Ирочка погрузила в низкорослый пузатый кувшин. Ксения Арнольдовна, словно ждала появления Глеба Карелина, чтобы уйти со спокойным сердцем: раз он пришел, вечеринка состоится, несмотря на мое присутствие. Признаюсь, что мать Ирочки меня не жаловала. Уверен, что с неомраченной радостью она захватила бы и меня с собой, оставив Ирочку с блистательным Глебом Карелиным. Зачем ее красавице — дочери нужен был я — бедный школьный учитель русской литературы!