— Давно командуете? — Панкратов снова стал расхаживать по дорожке, после того как Терехов и Жилин присели к столу.
Павлов доложил, когда впервые окунулся в береговые заботы, добавив, что для него это был нулевой цикл.
Панкратов подошел к столу и заглянул в календарь, сверяя слова Павлова с какими-то записями.
— Выходит, опыта набрались. Ну, а битые, они всегда ценятся, — с улыбкой добавил он.
Павлов немного удивился неожиданным намекам адмирала: он вовсе не жаловался на свою прежнюю службу и не говорил, что был битым.
— Да, да, — подтвердил Панкратов, словно знал о Павлове куда больше его самого. — Битые, они чем хороши? Знают, как это больно, знают, когда бьют, за что бьют, при каких обстоятельствах. А главное — знают, что надо делать, дабы не быть битыми.
Что ж, Павлов не мог возражать против такого своеобразного толкования командирского опыта. Потому улыбался и молчал.
— Наша здешняя вотчина не такая молодая, — продолжал Панкратов, задерживая шаг возле Павлова. — Однако до сих пор на этапе взросления…
— Скорее, затянувшегося детства, — вставил Терехов, хмуря брови, отчего глубокие морщины прорезали не только его лоб, но и впалые щеки.
— Поправку принимаю, — согласился Панкратов, плотнее вжимая трубку без конца трезвонившего телефона. — Надоело это младенчество. Никак не выбьются в люди. Закоренелые троечники… Вроде все есть, а топчутся, как заело!
— Верно сказано, Евгений Власович: у них заело! — отозвался Терехов.
— Откровенно говоря, — Панкратов еще раз сердито стукнул по трубке, — я уже боюсь своей предвзятости: что-то меня совсем ничего в вашей части не устраивает. Ни оружие, ни защита, ни… Верите, не хочу даже на шлюпочные гонки смотреть: вечно в хвосте, вечно настроение портится.
— И что плохо: всем довольны, — добавил Терехов. — Вкатят им тройку, а они как конфетку получают. Не все, разумеется. Николаенко, Ветров и еще некоторые переживают, а иным больше ничего и не надо.
— Ну, наверное, уж не все так, Иван Васильевич… — заговорил Жилин, часто моргая и упрямо наклоняя голову. — Сколько уже сделано!
— Плохо, что и вы считаете, сколько сделано, а не сколько еще надо сделать! — с сожалением бросил Терехов.
На минуту воцарилось молчание, прерываемое только въедливыми звонками да воркованием греющихся на солнце голубей. Птицы дробно семенили по карнизу и заглядывали в окно, будто собирались сообщить людям что-то важное.
Панкратов захлопнул форточку и, отдав распоряжение по селектору, снова стал вышагивать: пять шагов туда, пять — обратно, круто поворачиваясь на каблуках.