Танкисты, которые вышли на плацдарм раньше, устроились с полным комфортом. Для подогрева машин сложили под танками печи из кирпича: ни тебе расхода горючего, ни демаскировки и тепло.
Днем экипажи лазили у машин, маскировали, в десятый раз перещупывали давно проверенное. Прячась от начальства, включали рации на прием, слушали о боях в Сталинграде, продвижении деблокирующей группировки Манштейна. Осетровские женщины приносили им стираное белье, шерстяные носки, табак, скромные, такие милые сердцу солдата домашние постряпушки.
На переднем крае ничего не менялось. Итальянцы показывались над окопами редко, немцы бомбили лед по Дону от Павловска до Мамона.
14 декабря, под утро, пехотные разведчики взяли под Красное Орехово контрольного «языка», и, возбужденные миновавшей опасностью, громко переговариваясь, провели его через позиции танкистов.
Вечером 15 декабря саперы сходили в баню. Толстогубый Шаронов разбил в хозяйской кладовой старый сундук, жарко натопил печь. Андрей поставил валенки на лежанку, босиком, без гимнастерки, сушил у огня полотенце. Жуховский брился, пристроившись у осколка зеркала над печью, куда, управляясь, гляделась хозяйка.
— Не иначе на вечерку ладишься, — старшина почесал пятки одна о другую, выпустил колечки дыма. Он уже побрился, розовый, и свежий, лежал на сене и курил.
— К Чертовихе собрался.
— А ходили же на гулянки. А-а?
Вошел комбат, майор Коржицкий. Снял, протер очки с мороза, поздоровался. Впалые щеки малиново румянели: тоже из бани.
— Дело вот какое, — присел у стола, забарабанил костяшками пальцев. — Дело такое, — война никак не могла выжить из комбата гражданского человека. Особенно трудно ему давались сложные решения, где требовалась краткость. Сейчас, должно быть, тоже предстояло что-нибудь очень важное.
Саперы притихли, насторожились.
— Дело такое, в общем: старшина Одоевский, рядовые Шаронов, Киселев, Казанцев и, — майор снова снял очки, потер чистые стекла изнутри большим пальцем, кивнул головой на воронежского плотника с перебитым носом, — и вы. Пойдете в стрелковый полк. Берите все с собою.
— На дело?
— На рождественские блины с каймаком.
В углу вздохнули тяжко, выматерились.
Те, кого назвали, стали молча собирать свои пожитки; те, кто оставался, виновато переглядывались. На войне не выбирают дело, на войне исполняют приказы. И ни те, кто уходит, ни те, кто остается, никогда не знают, встретятся ли они снова и кому из них повезло. И всегда при этом происходит молчаливое и такое красноречивое прощание.
— Поужинали? — майор посмотрел на стол, где стоял котелок с хозяйской капустой.