Описав этих моих спутников, я не смею умолчать и об одной персоне, хоть и невысокого происхождения, но крайне важной по, если так можно выразиться, всеохватности его обязанностей. Я говорю о нашем конюхе, оруженосце, поваре, устроителе палаток и так далее и тому подобное. Надо прибавить, что человек этот не пропускал ни единого случая вмешаться во что бы то ни было и тем самым являлся почти всегда помехой нашему обществу. Это был низенький, черноволосый, сухой, как спичка, французский креол [29] по имени Антуан; мы же звали его за тёмную иссушенную кожу просто – Горбушка. Ведя кочевую жизнь, он жил то среди белых, то среди индейцев, при этом заезжая в самые отдалённые племена, с которыми чистокровные белые люди не имели никаких отношений.
Мы нашли нашего Горбушку в Сент-Луисе, возле которого он владел небольшим земельным участком, где осела его жена-индеанка и целый выводок ребятишек. Что до его жены, то у него, как признавался сам Горбушка, насчитывалась не одна супруга – что ни племя индейцев, то очередная жена.
– Так уж выходит, – рассказывал он, потирая коричневую от загара шею, – и не моя в том вина, джентльмены. Но они сами бросаются на меня. Какая-то во мне жеребячья сила сокрыта.
В самом деле, если верить всему, что понарассказал про себя этот бродяга, то можно сделать вывод, он был начисто лишён нравственности, не имел ни касты, ни веры, ни родины, ни даже родного языка, так как речь его представляла собой смесь английских, французских, оседжских и поунийских слов. Ко всему указанному надо добавить, что он был безбожный хвастун и первостатейный лжец. Забавно было слушать, как он хвастал и хвалился своими гнусными делами. Особенно забавными были его повествования о том, сколько ужасных опасностей ему удалось вынести в охотничьих и военных походах. Он всегда говорил очень быстро, но иногда вдруг останавливался, будто подстреленная на лету птица, вздрагивал и хватался за грудь, как если бы что-то попало ему в горло. После этого он молчал некоторое время, вываривая что-то в своей лохматой голове. Затем вдруг из него начинала извергаться лавина вранья, абсолютно бесконтрольного и беспардонного, но тем более забавного.
Путешествие было очень приятное и не утомляло. Иногда нам удавалось отдохнуть в просторных заведениях миссионеров, но чаще – в индейских палатках или под тенью деревьев вблизи какого-нибудь ручья. Под конец поездки мы уже очень торопились, чтобы попасть вовремя в форт Гибсон. Мы намеревались отправиться оттуда прямо в прерии, присоединившись к Оседжам (охотникам из полудикого племени) во время их осеннего похода за бизонами. Эти планы особенно сильно занимали воображение Графа-Диксона. Пышность местности и дикость обычаев равнин, о которых Граф прочёл не одну книгу, обворожили его и привели в какое-то исступлённое состояние, а истории, рассказанные Горбушкой об охоте на бизонов и о ловле мустангов, об индейских войнах, индейских красавицах и индейском многожёнстве, увлекли Графа до такой степени, что он готов был с радостью тотчас же превратиться в индейца. Отличный ездок, смелый до безрассудства, он горел желанием порыскать по охотничьим тропам. Нельзя было удержаться от смеха, слушая, как он, пылая нетерпением, мечтал насладиться всем, что можно получить от индейцев. Но хвастовство малютки-Горбушки было ещё забавнее: он вызывался быть сподвижником в буйных похождениях Графа и показать всё – как поймать диких лошадей, как победить бизонов и как снискать благосклонность индейских принцесс.