— Жаль, что я не мог приехать на похороны Софии, — сказал барон Готфрид Вильгельм фон Лейбниц. Он был на английской земле уже около часа. Лейбниц никогда не отличался красотой, но за годы, что они с Даниелем не виделись, у него появились глубокие складки на лице и тёмные мешки под глазами, которые (когда он надел парик и спрятал следы от царского кулака) по крайней мере придавали ему солидно-величавый вид.
Пётр осматривал военные корабли в сопровождении большей части своей свиты и слегка растерянного, но в целом довольно боевитого мистера Орни.
— Друзья поняли, что вас задержали какие-то важные обстоятельства, — сказал Даниель. — Враги укрепились в своём дурном мнении, если вообще заметили, что вас нет.
Лейбниц кивнул.
— В мае меня вызвали в Санкт-Петербург, создавать Российскую Академию наук, — объяснил он.
— Забавно, что меня никогда не приглашают по таким поводам.
— Удовольствие более чем сомнительное. Санкт-Петербург — болото в прямом и переносном смысле. Пётр всё хочет делать сам. — Лейбниц указал на один из кораблей, который ещё стоял на стапелях, готовый к спуску; царь лез по вантам, как трёхсотфунтовая муха по исполинской паутине; его свита на палубе могла только ёжиться от страха или аплодировать. — Покуда он сражается со шведами (то есть почти всё время), работа стоит. Когда он приезжает и видит, что его прожекты заглохли, он приходит в ярость и требует всё сделать немедленно. А в итоге я никак не мог вырваться.
Лейбниц смолк и обернулся. Внимание его привлёк не внезапный звук, а внезапная тишина. Пётр Романов взобрался на бизань-марс и, приняв величавую позу, смотрел в подзорную трубу, как будто командовал баталией в Балтийском море. Кстати (как успел рассказать Даниелю Лейбниц), именно этим он и занимался всего несколько дней назад, о чём красноречиво свидетельствовали пробоины от ядер в бортах галеры и следы крови на палубе.
Однако сейчас подзорная труба была направлена не на далекие паруса шведского флота, а на двух престарелых натурфилософов, беседующих посреди верфи мистера Орни.
— Ох-хо, — сказал Лейбниц.
— Его царское величество распорядился вынести пластины, — сообщил Даниелю Кикин. Он примчался из Лондона, как только узнал, что к Ротерхиту подходит русская галера, и, к своей чести, лишь на несколько секунд потерял сознание, войдя на верфь и увидев царя всея Руси, обсуждающего с мистером Орни особенности конструкции фрегата. Теперь господин Кикин выступал в роли толмача.
— Какие пластины? — спросил Даниель.
— Те самые, которые мы отправили ему в конце июня, — отвечал Кикин.