– От тварь, – сказал Файзуллин. – Зверь.
Арбузы были совсем небольшие, такого же густого и ровного темно-зеленого цвета, как и краска боевых машин, без полос и узоров. Места, которые соприкасались с землей, отлежались и остались болезненно светлыми, мягкими и уплощеными. Файзуллин ползал на коленях по бахче, сопел, щупал мочки и обрывал пуповины. Он протягивал арбузы Киселеву, и тот укладывал их в сумку. Минут через пять сумка была полна; они подхватили ее за ручки и потащили. Сумка клонилась на одну сторону, потому что Киселев был выше ростом.
– Тишина! – сказал вдруг Файзуллин и остановился, прислушиваясь. Оба они замерли, поводя головами – так, как это делали суслики. До них донесся далекий невнятный гул.
На дороге со стороны села показалась телега, запряженная гнедой лошадью. Того, кто правил лошадью, было пока не видать. Киселев и Файзуллин, пригнувшись, перебежали дорогу и, задевая плечами подсолнухи, затаились между толстых налитых стеблей.
– Увидел, нет? – шепотом спросил Киселев.
– Не-а, – тоже шепотом ответил Файзуллин.
Сверху на них еще сыпалась желтая пыльца. Телега громыхала и тряслась уже совсем близко. Сторож стоял на телеге во весь рост, как будто на колеснице, широко расставив крепкие босые ноги. На нем были одни полотняные штаны, которые липли к ногам от встречного ветра. Лицо его, коричневое от загара, как будто искажала гримаса боли; рот был распахнут и кривился в беззвучном крике. Этот невыносимый крик шарахался по орбитам глаз и стекал по складкам щек прозрачными, как ливень, слезами. Губы побелели и посинели, между ними горло уходило внутрь темной дырой. Чуть приспущенные вожжи он держал обеими руками, то и дело сильно ими взмахивая и понукая обессилевшую лошадь.
У Киселева по ляжке полз черный муравей. Он подползал к покатому краю, останавливался, как будто размышлял, потом поворачивался и полз к другому краю. Киселев осторожно стряхнул его на землю. Почва под подсолнухами была темно-бежевая, цвета какао с молоком, крупными комьями, и Киселев видел, как муравей свалился в какую-то расщелину.
Лошадь, глухо ударяя копытами по земле, бежала изо всех сил, вытягивала шею и словно отталкивалась шеей от воздуха. Ее шелковистые бока лоснились от пота, а брюхо было испачкано какой-то высохшей и потрескавшейся озерной илистой грязью. Глаза у нее были почему-то зашорены, на них были опущены круглые кожаные чехлы. Может быть, она была слепая. Немой нахлестывал ее вожжами, понукая так бешено, что, казалось, он хочет взлететь вместе с лошадью и телегой. Клочья соломы подпрыгивали на телеге, соломинки слетали и медленно падали на следы толстых резиновых колес. За телегой взвивались клубы пыли и долго висели в безветренном воздухе.