Обед был между тем съеден; столик, который они занимали, нужен был для других, и, поднимаясь вследа Груздевой, Мареуточкин погладил себя по животу, сделал выразительные глаза и сказал:
— Ну, вот, кое что есть. Не скажу, чтобы большая сытость, все-таки и не голоден. Я знаете ли, смотрю на себя, как на машину, да… Машина требует горючего, я — тоже. Я, и когда во время войны гражданской, в такой, знаете ли, обстановке приходилось бывать, а у меня в сумке и баночка с маслицем и полбуханки белого хлеба. Также соленое сало или ветчинка. Варшава, знаете ли, вот что! Варшавой я избалован. В Варшаве до войны мировой за двугривенный можно было пообедать, да ведь как пообедать! Так себе барабан набьешь, ого! А не хочешь обедать, — купи фляк. Фляки — это рубец, знаете ли, прочее такое, а как приготовлено, эхх! Со сме-та-ной, да! Еще и хлеба сколько давали. А стоило всего пятачок. Что же касается Анны Васильевны моей, то не понимает она, ни как подавать на стол, ни как принять, ни как что-нибудь, знаете ли, приготовить. Прямо я удивляюсь на такую женщину: ни для мужа, ни для детей, ни для хозяйства, — положительно никуда!
— А может быть, учительница она хорошая? — попробовала защитить жену Мареуточкина ласково улыбающаяся Груздева, но тот, пропуская ее в дверь вагона-ресторана, почти выкрикнул:
— Ни-ку-да! Совсем никуда. Посудите сами, какая же из нее учительница, когда у нее и здоровье плохое, и голос слабый, и она шепелявит, и… и некрасивая, знаете, — нику-да! А учительница, как вы себе хотите, должна быть на лицо приличной, чтобы ученикам-ученицам на нее приятно было смотреть и чтобы они ее любили. Такую, как вы, например, конечно, — я вполне в этом уверен и убежден даже, — детишки, разумеется, любят.
3
Добравшись до своего вагона, Мареуточкин остановился на площадке, сказав Груздевой:
— Постоим здесь, поговорим, а то там, знаете, домино это — ненавижу, — и сесть негде. Ведь вот как бывает, просто удивительно: говорю с вами, будто век я вас знал, а я вас всего только несколько часов вижу. Почему такое?
— Деточаг, — подсказала объяснение Груздева, кругло улыбнувшись и светло поглядев.
— Деточаг — это непременно, хотя это самой собой; однако с другой стороны возьмем, кто может в деточаге долго работать? В деточаг, конечно, всякая может попасть, все равно как выскочить замуж, а потом она на деточаг посмотрит косо, а деточаг на нее поглядит криво, вот и разошлись — как муж с женой, если он в ней ошибся. Я вот в доме отдыха за один месяц взял пять с половиной кило, и это ведь еще то нужно учесть, что первые блюда все больше постные были, а если бы мясные, то я бы верных полпуда взял. Вы, пожалуй, подумали сейчас: не работал, потому так. Пустяки! Я к работе своей привык. Для меня главное, чтоб я за детей своих не болел, а с такой, как Анна Васильевна… Ну, что же это такое, вот посудите сами: перед самым отъездом из Крыма получаю от нее письмо: «Вполне я убедилась, — пишет, — что опять я беременна». И ведь она это с радостью пишет, а я — места себе не нахожу. Ведь, может, опять недоноска какого-то родит, и опять его, значит, в вату, и салом свиным два месяца мажь. А если и доносит даже, вдруг ребенок идиотик какой выйдет, дурачок дефективный? Или глухонемой какой, или черт знает, что еще с ним может такое получиться! Я ее не затем совсем взял, чтобы она мне детей рожала. Я ее к своим прежним детям в матери взял, понадеялся на то, что учительница, а она вздумала свое тут потомство разводить под моей крышей.