В другой раз я выглядела во дворе немецкий провод, протянутый от дома через весь двор, на нем хозяйка белье вешала. Я зачистила конец провода и подключила к нему антенну. Все равно Прищуренный нашел — пощурился, пощурился и прилип веселым взглядом к антенне. Помню, прятала рацию в валик дивана; а антенну прицепляла к медной шишечке на обивке. Прищуренный нашел.
Я обижалась — прямо по-девчоночьи. И один раз сказала:
— Конечно, вы полжизни провели в разведке — вот и находите.
Прищуренный негромко спросил:
— А ты уверена, Оля, что тот, кто будет действительно искать — во вражеском тылу, не провел тоже полжизни в разведке?
Нет, в этом я не была уверена и потому продолжала искать головоломные комбинации.
Заниматься приходилось много. С утра мы втроем — майор, Василий и я — разрабатывали легенду. Я никогда не была в Полтаве, Марина — жена Василия — выросла там. Мне нужно было знать Полтаву так же, как я знала свой подмосковный поселок, в котором стоит наша дача.
Медленная и кропотливая работа. По картам, по альбомам, по фотографиям надо было запоминать улицы, дома, кинотеатры, клубы. Нет, не просто названия — как выглядит улица, на которой я жила, как выглядит улица, на которой стоит горисполком, как выглядит сам горисполком, что в доме с горисполкомом и так далее. Как в калейдоскопе мелькали: школы, парки, мосты, магазины, памятники, театры. Я должна была назубок знать не просто фамилии известных в Полтаве людей — артистов, партийный и советский актив, известных учителей и передовиков производства, — я должна была знать их в лицо. Этого требовала легенда.
Потом началось наше с Василием путешествие в Молдавию. Мы с ним должны были знать города и села, дороги и поселки, которыми проезжали. Не так подробно, но так, как их знает человек, проезжавший там. Где стоят немцы, где — румыны, где — итальянцы, комендатуры и фамилии начальников комендатур, где ставили отметки в наших паспортах. Для того, чтобы не засыпаться, а засыпаться можно на пустячке.
Я задавала десятки вопросов. Понимала, как важна мельчайшая деталь. А Василий почему-то молчал. То ли все ему понятно, то ли все безразлично. Он оживлялся, когда начинал о себе говорить. Он почему-то все хотел внушить мне уважение к своей персоне. Чем только вызывал антипатию. Несмотря на образование, в нем было много примитивного, темного, животного. О мире у него были туманные представления. Это и неудивительно — кроме учебников в институте и училище, он ничего не прочитал. Он даже газетами не интересовался. Сводки Информбюро слушал с непроницаемым лицом. Я начинала понимать, что за его непроницаемостью — пустота.