Он проснулся от кашля. Он задыхался, пытался вздохнуть, но горло забивал дым. Он вспомнил, что когда пришёл, то даже не стал зажигать керосиновую лампу, а разделся в темноте и сразу же лёг.
Он вскочил, увидел на оконных стёклах красные сполохи и кулаками толкнулся в дверь, она не поддалась. «Чёрт, что такое, я же не запирал и не зажигал ничего! Что горит? Почему?» Темнота конторы полыхала, он схватил стул и выбил окно. Дышать стало легче, он сунул ноги в сапоги и вылез. На углу конторы рядом с дверью горела охапка сена, а дверь была подпёрта. Он выбил подпорку и стал раскидывать сено.
«Подожгли, с-суки!»
В чайнике ещё оставалась вода, и он залил огонь, сел на кровать и зажёг лампу.
«Что? Почему? Кто? Рабочие? Родственники убитого китайца?..» Ничего из того, что приходило в голову, в качестве ответа не годилось. Было ясно только то, что контору умышленно подожгли, только вот знали ли, что в ней кто-то был? Закутавшись в пальто, он просидел до утра.
Утром, заперев контору на замок – и это при выбитом окне, – он пошёл в тюрьму.
Иванов сидел за столом.
– Что вы такой взъерошенный и напуганный и пахнет от вас, как от погорельца?
Сорокин рассказал ему про то, что было ночью.
Иванов долго молчал, потом произнес:
– Пришла беда, открывай ворота! Идёмте в мертвецкую.
Ничего не понимающий Сорокин шёл за Ивановым, его удивил вид следователя: холодный, как кусок каррарского мрамора, и такой же белый: это Сорокин осознал только сейчас, глядя в спину шагавшего впереди Иванова.
– Вот! – сказал Иванов и отдёрнул простынь, накрывавшую большое тело.
Михаил Капитонович не поверил глазам – на столе лежал Яшка.
– Идите сюда оба, – позвал он Ноню и Моню. – Поднимите его.
Старики подхватили Яшку под голову и плечи, посадили и удерживали в такой позе.
– Посмотрите! – сказал Иванов и зашёл Яшке за спину.
Михаил Капитонович увидел на шее под самым Яшкиным затылком большой синяк, от которого вокруг шеи вела тонкая бордовая полоска, точно такая же, какая была у Екатерины Григорьевой.
– Положите!
Иванов развернулся и вышел из мертвецкой.
В кабинете он долго молчал. Не зная, что сказать, глядя на него, молчал и Сорокин.
– Вот! Вот такие, Михаил Капитонович, пироги! – Сказав это, Иванов снова надолго замолчал.
Сорокин сидел на том стуле, на котором вчера сидел Яшка. На него нашла оторопь и осознание того, что он просто раздавлен случившимся. Наверное, первый раз в жизни Михаил Капитонович почувствовал безысходность.
Иванов вытаскивал из ящиков стола бумаги, другие клал в стол, потом доставал папки и вкладывал в них бумаги и раскладывал папки в ящики и отделения стола, а Михаил Капитонович видел, что всё это Израиль Моисеевич – Сорокин впервые про себя назвал его по имени и отчеству – делает механически, не вдумываясь, а только для того, чтобы чем-то занять руки и отвлечь глаза.