Это фон Пилладу было понятно, хотя и отталкивало от себя именно своей патологией.
Больше Пиллада интересовали авантюристы.
Деньги для них значили мало, больше их привлекали острота ощущений и риск, который был необходимым элементом разведывательной работы. Зачастую люди с авантюристическим складом характера работали на две, а то и три разведки, продавая каждой из них секреты соперников. Для таких людей не существовало запретов, они нарушали библейские заповеди и нравственные нормы любого общества с необычайной легкостью, и именно это позволяло им владеть государственными секретами и знать истинные пружины тех или иных политических ходов.
Сейчас Азеф служил ему, движимый страхом.
Но тридцать с лишним лет назад им двигало совсем иное. Секреты старого провокатора заставляли Генриха замирать перед тайной. В глубине души Генрих фон Пиллад понимал, что, даже будучи хозяином жизни и души старого еврея, он все равно остается мальчишкой, чей житейский опыт совершенно не сравним с опытом предателя. Жадно расспрашивал он Азефа о деталях его падения, смутно понимая, что знание тайных пружин, которые двигали Азефом, приблизят его к пониманию сути самой работы в разведке.
К заданию Адольфа Эйхмана он относился со спокойным недоумением человека, понимающего, что его начальник блажит, но имеет на то право и основание.
Чужие жизни при этом в расчет не принимались.
Более сильные призваны господствовать, а не сливаться с более слабыми, чтобы таким образом пожертвовать своим величием. Так говорил фюрер.
Генрих фон Пиллад верил своему великому вождю.
На столе у него лежала брошюра под названием «Расовая гигиена и демографическая политика Германии». В книге много говорилось о биологических основах приумножения и сохранения нордической расы. Народ, говорилось в книге, есть мощный поток крови. Зов крови и земли — вот то, что двигало человечеством.
Жалость и смирение были ненужным атрибутом жизни неудачников. Жалость вела к слиянию со слабыми, смирение подрывало корни нордического благополучия.
Жалость ничего не значила для Генриха фон Пиллада, но чувство справедливости, воспитанное в бюргере, не давало ему быть спокойным и довольствоваться достигнутым.
— Что ты думал, когда давал согласие работать на охранку? — спросил шарфюрер.
— Я уже не помню, — утомленно сказал Азеф. — Это было так давно…
— И все-таки… Ты пришел к выводу о необходимости сотрудничества после размышлений или согласился не раздумывая?
Азеф пожевал губами, задумчиво глядя в прошлое.
— В ту ночь мне было не до сна, — сказал он. — Сами можете представить, господин шарфюрер… Пусть