Семеныч сосредоточенно молчит, лишь губы шевелятся. Присмотревшись, я понимаю, что он молится. Он, коммунист, бригадир… Впрочем, я бы сейчас тоже помолилась, если бы знала хоть одну молитву. Сейчас мне по-настоящему страшно – впервые за все время, что я играю. Хотя, может, мне так только кажется?
– Стоп!
Соседовский танк тоже останавливается. Мы не переговаривались – соблюдаем молчание в эфире. Он просто делает все так, как я.
Беззащитными «тигры» не выглядят. Мне страшно – не оттого, что я сейчас погибну (в конце концов, к этому я уже привыкла), а оттого, что если мы не справимся, то… то никакой Проскурово-Черновицкой наступательной операции не будет. То есть будет, конечно, но – совсем не такая, как… Словом, я запуталась окончательно, и в этот момент Семеныч со странно просветлевшим лицом повернулся ко мне и сказал:
– Командир… сынок… Ты… того, не дрейфь. Все будет хорошо.
«Сынком» он называет меня впервые – это я знаю. Впервые – и от этого мне становится еще более страшно.
– Заряжай…
– Огонь!
– Огонь!
Первый загорелся сразу – дымно, чадно, жирным каким-то пламенем. Я уже готова полоснуть по выскакивающим немцам из пулемета, но никто так и не появился. Решили мужественно сгореть вместе со своим танком? Или попросту сразу погибли?
Странно. Когда пересказываешь – пускай даже мысленно, самой себе, – бой, получается достаточно долго. На самом же деле, в бою проходят считанные мгновения. Вот и сейчас – я успела подумать, пушка наша успела громыхнуть еще раз, к ней присоединился звук соседовской пушки, второй танк тоже загорелся. А на самом-то деле между попаданием в первый и во второй танки прошло, хорошо, если секунд сорок. Да меньше, наверное! Не стояли же они и не ждали, эти проклятущие бегемотообразные «тигры», пока мы будем их расстреливать.
Третий медленно повел дулом вправо-влево, потом снова вправо, но почему-то все медлил, и похоже это было на замедленную съемку.
Снаряд звякнул в казеннике, и в этот момент дульный срез орудия фашистского танка расцвел пышным оранжевым пионом.
Я инстинктивно втянула голову в плечи – ага, это тот самый случай, когда втянутая голова помогает. Гулкий взрыв, шлепанье комьев земли по броне. К счастью, только комьев. Фриц настолько промазал?! Рука дернулась с перепугу?
Второго выстрела он уже не успел сделать. Кто выстрелил первым? Танк Соседова? Мой? Да разве это важно? Важно то, что и третий немецкий танк, непобедимый «тигр», горел сейчас чадным, вонючим пламенем, а дорога была открыта.
– Обосрались, гады, – высказался Семеныч, нажимая на рычаги.