— Господи, да зачем Вы мне все это говорите? Я ничего не требую, ни на что не надеюсь. Пусть я для Вас сестра, дочь — кто угодно. Только бы знать, что есть Вы, что тут полная вера, что ни обмана, ни фальши, ничего такого быть не может.
И тоска, от которой я бегал по саду, по пустым хоромам, по чужим гостиным, вдруг совсем пропала. Тут-то и понял, что мое надежное, прочное, «семейное» чувство к Кате, к взрослой женщине, моей жене, никак не может пострадать. Что никакой вины моей перед ней нет. Но тут же вдруг и понял, что где бы ни была Анка, она уже не может стать мне чужой. Я понял, что хочу и буду делать для нее добро. Только куда как не просто все. Ужасна ее зависимость от мужа, ее беззащитность. Непременно, во что бы то ни стало надо избавить ее от деспотизма. Каким образом? Знаю, стоит мне сказать одно только слово — и она свободна, счастлива. Но как раз этого-то я ей сказать не могу. Милая девочка… Это ей только кажется, будто она ни на что не надеется, а сколько еще будет слез, сколько отчаянья, покуда удастся ее «повернуть в дочки». Да еще удастся ли?.. Если бы Анка не принадлежала ни мне, ни ему, ни кому-либо еще на свете, а только себе самой, я был бы покоен и счастлив. Она молода и совсем еще этого не понимает, а между тем величайшее добро, какое можно дать любимому человеку, — это дать ему свободу.
К ЕКАТЕРИНЕ СЕРГЕЕВНЕ БОРОДИНОЙ
Октябрь 1868 года.
«…Оставить же теперь А. было бы не только глупо, но и бесчеловечно. Глупо — потому что она очень молода и могла бы легко надурить на свою же голову. Бесчеловечно — потому что, кроме меня, в настоящее время у ней нет никого, к кому бы она могла относиться открыто и черпать нравственные силы, без которых она непременно пропадет… Не забудь, что я ни разу не поцеловал ее даже, хотя имел к тому полную возможность… Пойми же, Катеринка, что в чувстве моем к ней я ничего от тебя не отнимаю, а только даю то, чего не могу дать тебе: «чувство моей любви к детям», т. е. к элементу слабости, молодости, надежд и будущности. Слышишь же! не ревнуй, не тоскуй и пойми все это…»
ЕКАТЕРИНА СЕРГЕЕВНА
Зачем только я просила этих его исповедей! Не знать бы ничего. Да нет. Со стороны такого наврут, что совсем с ума сойдешь… Мое курение дошло до безобразных размеров. Не похвалил бы меня «мой Майчик». «Мой»? «Майчик»? Нет, уж теперь, видно, не мой, теперь она, она им завладеет непременно. Говорят, она за границей жить собирается. Чтобы нас будто бы не тревожить. Нет, нет, я знаю, она там будет моей смерти дожидаться. Знаю, я в ее глазах старуха тридцатипятилетняя. А почему же в ее только? Боже мой, конечно, я поняла, Александр теперь свою судьбу проклинает, от меня ему одни мучения… Нет, надо ехать. В Петербург надо. Остановиться где-нибудь в отеле, в номерах, тайно… Господи, о чем это я? Ехать? Но за что же так обижать Сашеньку? Отель, номера… Как глупо! Однако нам теперь тяжело видеться. Я его знаю — за всех станет мучаться.