Из области идеального — в область реального. Лизутка приедет в Питер 18-го в шестом часу вечера. Хотя она и великовозрастная, тем не менее надлежит принять ее из утробы Николаевской железной дороги… Лизутку только отнюдь не кладите в каминной: ибо там очень сыро, а Лизутка сама девица (увы! уже девица, не девочка!) сырая и легко может простудиться…»
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
В селе Давыдово, на задворках старого дома, существовал единственный в своем роде «зеленый кабинет». Посреди лужайки, под кронами огромных деревьев, стояла любимая конторка Бородина.
К НИКОЛАЮ АНДРЕЕВИЧУ РИМСКОМУ-КОРСАКОВУ
Село Давыдове, 4 августа 1879 года.
«Дорогой друг Николай Андреевич, не знаю, как и благодарить Вас за Ваши хлопоты о моем «Игоре»…
…Теперь я занимаюсь музыкой довольно правильно и без помехи. До сих пор сделал следующее: прежде всего дописал квартет, который у меня не был кончен; затем много сделал либретто… теперь работаю финал I действия, и тогда оно у меня совсем будет готово… Лето у нас подлейшее — хуже не видал: откуда бы ветер ни дул, непременно нанесет дожди и ненастье. Тем не менее я наслаждаюсь: хожу совсем мужиком, рубаха навыпуск, ситцевая, подпоясанная пояском, штаны в сапоги, сапоги, смазанные дегтем; словом — совсем мужик. Шляюсь по лесам. Просто. Свободно. Привольно…»
РИМСКИЙ-КОРСАКОВ
Известное дело: под лежачий камень вода не течет. Да только я уж устал воевать с Бородиным. Смешно сказать, ни одно собственное мое сочинение не дается мне таким трудом, как его «Игорь». На какие только хитрости не пускаюсь, чтобы ускорить работу! Нарочно объявил, что поставлю отрывки в концерты Бесплатной школы. Объявил заранее, чтобы Александр Порфирьевич успел оркестровать несколько номеров. И что же? Время подходит. Профессор наш, как всегда, занят выше головы. Все то же: Катины болезни, бессонные ночи, устройство воспитанниц, чужие хлопоты, конференции, лекции, Академия, Женские курсы, благотворительные концерты… Пристаешь, просишь, клянчишь, уже и сердишься:
— Александр Порфирьевич, написали Вы, наконец?
— Написал.
— Слава богу!
— …Голубчик мой, написал… десять прошений и пять рекомендательных писем.
— Да что за наказание такое, всякий Вашим временем пользуется как хочет! Ведь еще надобно половецкие пляски переложить.
— Переложил, простите-извините…
— Наконец-то!
— Переложил со стола на фортепьяно.
— Александр Порфирьевич, дорогой, шутить-то теперь некогда. Концерт на носу. Вещи стоят в программе. Хор разучивает, я работаю… У оркестра — ни одной партии, поймите!
— Миленький, душенька, хорошенький, не сердитесь. Не сердитесь, Николай Андреевич, ради всего святого. Я сам в отчаянье. Попал в привычное колесо, потерял счет времени. Что мы теперь будем делать?