— Все понятно, — сказал он. — Рене, они не едут инспектировать Верден. Они бегут, эмигрируют, бросают короля и покидают Францию. За границей они начнут плести интриги, может быть, натравливать на нас чужеземцев и попытаются вернуться назад вместе с ними.
Мне сразу вспомнилась грусть герцога Энгиенского. Я припомнил, как выразительно он посмотрел на меня, когда я сказал, что в австрийца или пруссака попасть легче, чем в голубя; наконец, я вспомнил его последние слова, сказанные мне на прощание:
«Надеюсь, ты всегда будешь вспоминать обо мне с удовольствием».
Бедный герцог! Он покидал Францию, этим и объяснялась его печаль.
— Пусть они все убираются, — тихо сказал г-н Друэ, — мы их выпустим всех до единого, пусть лучше враги будут вне дома, а не у тебя под боком. Но пусть король или королева не пытаются последовать за ними, это им не сойдет так мирно!.. — прибавил он сквозь зубы.
Наша национальная гвардия, особенно в первое время, представляла собой забавное зрелище. Примерно треть гвардейцев была снабжена ружьями; вторая треть была вооружена косами; остальные располагали вилами и даже прокаленными на огне палками.
Позднее мы выковали пики и вооружили ими тех, кому не хватило ружей. Но и в таком виде национальная гвардия горела энтузиазмом: не нашлось бы в ней такого человека, кто, получив приказ, не пошел бы на Париж.
Самым удивительным у гвардейцев была та естественность, с какой они составляли батальоны, выраставшие словно из-под земли. Свободе, тогда еще совсем юной, достаточно было коснуться стопой земли, чтобы взошел этот грозный урожай людей.
Именно в тот священный 1789-й год все во Франции стали солдатами; после 14 июля каждый француз рождался на свет уже с зубами, чтобы скусывать ими патроны. И кроме того, в стране царило то ненарушимое веселье, что очень нравилось Цезарю; он приказал назвать свой галльский легион «Легионом Жаворонка», ибо галлы не знали усталости и всегда распевали песни.
Позже родилось другое чувство, до тех пор неведомое и присущее только свободным народам, — чувство братства; греки и римляне сохраняли его, когда жили при республиканском правлении, но позднее — греки при тиранах, римляне при императорах — утратили.
Франция, чувствуя себя отвергнутой королем и преданной аристократией, поняла, что должна черпать силу в себе самой и что эту силу сможет обрести лишь в братском единении. Деревни и города договорились в случае необходимости оказывать друг другу помощь.
Однажды мы увидели, как по верденской дороге движутся люди из Клермона, а по парижской — люди из Сент-Мену. Им сообщили, что из Аргоннского леса внезапно нагрянула банда разбойников — она подожгла и разграбила деревню Илет.