Повсюду, словно во времена древности, всем руководят старцы (их происхождение — аристократическое или простонародное — значения не имеет): их право — возраст, их венец — седины.
Руан создает федерацию и посылает в Андели за старым — восьмидесяти пяти лет — рыцарем Мальтийского ордена, чтобы тот возглавил ее. В Сент-Андьоле клятву на верность федерации приносят два старца: одному девяносто три года, другому — девяносто четыре; один аристократ, другой плебей; один полковник, другой пахарь. Они обнимают друг друга перед алтарем, а зрители — шестьдесят тысяч человек — тоже обнимаются и кричат:
— Нет больше дворянства и народа, теперь мы все — французы!
Более того, — это неслыханно! — возле Алеса, в Сен-Жан-дю-Гаре, в одиннадцати льё от Нима, на земле, три века орошаемой то кровью протестантов, то кровью католиков, кюре и пастор заключают друг друга в объятия перед алтарем, протестанты приглашают католиков на проповедь, католики зовут протестантов в церковь — братаются уже религии, не только народы.
Сердца расширяются, но чувства все равно переполняют их через край.
Еще совсем недавно эгоизм ограничивал человека, преданность не выходила за рамки семьи; но вот эта преданность переносится на родину, с нее — на человечество.
В Лон-лё-Сонье какой-то гражданин — имя этого великодушного человека осталось неизвестно — провозгласил тост:
— За всех людей, даже за наших врагов! Поклянемся любить и защищать их!
Раскройте анналы монархии, от Хлодвига до Людовика XVI, и посмотрите, явит ли она вам нечто подобное тому, что написано на первой странице книги народа!
Потом из всех провинциальных, оторванных друг от друга федераций доносится громкий призыв:
— В Париж! В Париж! В Париж!
Услышав этот зов, исторгнутый из недр Франции, задрожали и роялисты и якобинцы.
Якобинцы говорили:
— Король, с его улыбкой, королева, с ее ослепительно-белыми зубами, очаруют этот легковерный народ, что придет к нам из провинции, отвоюют его у нас и развратят, ослабят гражданский дух, пробудят прежнее преклонение перед монархией, наконец, остановят революцию.
Роялисты утверждали:
— Привести народ в Париж, центр волнений, уже возбужденный до крайности, — означает подливать масло в огонь. Кто знает, что последует из этой грандиозной схватки, какая искра вспыхнет от соприкосновения двухсот пятидесяти тысяч душ, собравшихся из всех уголков Франции!
Однако импульс был дан, и ничто не могло остановить начавшееся движение.
Франция не знала себя и хотела, обнаружив могучую волю, которой никто не в силах был противостоять, познать самое себя.