— Аристократ! — презрительно заметил Камилл.
— Гражданин Дантон! — сказал взбешенный Марат. — Мне дали слово, и я требую, чтобы меня не перебивали.
— Тихо, тихо! — орали из зала.
— Гражданин Камилл, я призываю тебя к порядку, — заявил Дантон голосом, не менее насмешливым, нежели голос нарушителя спокойствия.
— Тогда потребуй от оратора, — возразил невозмутимый Камилл, — чтобы он сообщил нам свой план законодательства.
— Прежде всего я требую, чтобы моему хулителю отрезали язык! — вскричал Марат.
— Что ж, отрежь мне язык, я ведь богохульствую и утверждаю, что Марат сумасшедший.
И «анфан террибль» показал Марату язык. Несколько слушателей не удержались и рассмеялись; Марат был в ярости.
— В своем проекте конституции я также пишу о том, — продолжал Марат, — что столица обременена двумястами тысячами бедняков. Я ставлю в нем проблему собственности, права народа на ее раздел.
— Отлично! — воскликнул Камилл. — Вот мы и у цели! Давайте грабить!
— Да, грабить! — вскричал Марат, все больше возбуждаясь. — Если человек лишен всего, он имеет право отнять у богача избытки, которыми тот обжирается. Да, вместо того чтобы умирать с голоду, бедняк имеет право прирезать богача и пожрать его трепещущую плоть; да, какое бы преступление ни совершал человек, какое бы оскорбление он ни наносил своим ближним, он нарушает порядок природы не больше, чем волк, задирающий овцу.
— Марат требовал призвать меня к порядку, я же требую призвать Марата к разуму.
— Почему это я должен питать к людям сострадание? — вопил Марат. — Во-первых, сострадание — фальшивое чувство, приобретаемое в обществе, ведь в естественном состоянии не только животное, но и человек не знает сострадания. Разве ведомо сострадание Байи, травящему меня, Лафайету, преследующему меня? Разве ведомо сострадание национальным гвардейцам, что гонятся за мной?
— Кто тебе мешает съесть их? — спросил Камилл.
— Нет, нет, я их есть не буду, — тоже шутливым тоном ответил Марат Камиллу. — Я лучше отдам Лафайета женщинам и скажу им: сделайте-ка из него Абеляра. Я выдам Байи народу и попрошу: повесьте его, как вы повесили Фуллона и Флесселя. Я потребую казни наемных национальных гвардейцев, потребую выдать мне головы аристократов; я потребую, точнее, уже требую не шестисот голов, как вчера, а девятнадцати тысяч.
— Требуй двадцать! Ты сбавил целую тысячу.
Сторонники Марата возмущенно кричали; рот Марата искривился, глаза метали пламя; его змеиная головка высунулась из-за бортика трибуны, словно хотела укусить беззубым ртом дерзкого противника.
Тут враги Марата, друзья Камилла, Фрерон и Дантон, встали на сторону Камилла Демулена, тогда как честный мясник Лежандр, наивно восхищавшийся Маратом, грозил убить его врагов своим кулачищем, которым мог свалить с ног быка.