Любаня готова была наложить на себя руки от позора и бессилия. Но далее случилось необъяснимое. Амылей начал навещать полонянку один. Уже не грубо, уже пытаясь добиться действительно любви, а не равнодушного тела, общался с ней, приносил неведомые сладости, шутил на непонятном тогда еще языке. А однажды схватил ее, связал руки, силой усадил на коня и с сотней своих нукеров вместе с братьями поспешно покинул подворье, бросив слуг и многое из ценных вещей. Причина этого бегства Любане так и осталась неизвестна.
Потом были степи, кочевки, властолюбивая Галия, непривычно мягкие пуховики, неожиданное признание в любви от Амылея. К тому времени Любаня уже знала наверняка – забеременела она от Андрея, своего бывшего любого. Но сознательно пошла на обман, сказав о будущем ребенке хозяину как о его собственном. Амылей явно отдавал ей предпочтение перед остальными двумя женами. Женщина решила, что быть женой степного князька все же лучше, чем невольницей, и у ребенка через несколько месяцев будет больше шансов выжить вдали от родных лесов! Она ответила взаимностью, потом даже привязалась к Амылею. «Дело забывчиво, а тело заплывчиво…»
– Когда родились близнецы, Амылей был от счастья на седьмом небе. До этого у него появлялись лишь девки. Он завалил меня подарками. Поставил вместо юрты шатер, был щедр и добр как никогда. Назвал ребят Талтаном и Тимуром в честь каких-то своих предков. А я лишний раз убедилась, что в них течет кровь Андрея, достаточно было лишь взглянуть каждому из них на левое плечо.
– А что там? – не удержался внимательно слушавший бывшую полонянку Иван.
– То же самое, что и у вас с братом, ваш родовой знак. Родимое пятно величиной с перепелиное яйцо. Кто-то в вашем колене оставил о себе долгую память!
Иван рывком стащил с плеча рубаху и уставился на коричневатую отметину так, словно впервые ее видел.
– Значит, Тимура теперь можно будет распознать среди татар даже взрослого?
– Выходит, так.
– А что же Амылей? Не заметил?
– Я сказала, что такое пятно было у моего отца, поверил. И на то, что по срокам не совсем совпало, тоже не обратил внимания, настолько рад был мужикам-наследникам.
Любаня поднесла кулак ко рту и мучительно закашляла. На коже руки осталось несколько алых пятнышек.
– Давно это у тебя? – нахмурил брови Иван.
– Года два уже. Сначала просто подкашливала, потом все хуже и хуже. Амылей как заметил, так сразу и охладел. В отдельную юрту перевел, до детей допускать перестал. С тех пор я и стала черной женой, к которой вместо любви и уважения лишь брань да грязная работа. А мать его толстая совсем заклевала. Не дети – давно б на нож бросилась! Они только и держали меня на этом свете.