— Всё. Нахер Павлик. К Вадику поедем, — Левчик упал на сидение, засунул трубу в карман. — Ждет он нас.
— Да хоть куда. Сколько можно тут торчать…
Судя по голосу, Левчик совершенно искренне полагал, что людей, которых знает он, знают все, кто был в машине. Я, между прочим, Вадика не знал. А водитель обрадовался. Может, знал Вадика, а может не хотел больше знать всех, кто сейчас сидел у него в салоне. Но рад был сильно.
Поехали.
И тут Сочин и говорит.
— Слышь, командир, останови. Мутит че-то.
Ховер остановился. Сочин вышел. Я тоже дверь открыл, закурил.
— Ого. Командир, ты глянь, что с задним колесом.
Наверное, я все понял чуть раньше. Или так и не понял до конца, но сигарета у меня в руке почему-то задрожала. Я нервно выпустил дым, глядя в непролазную темноту, обложившую ховер. И не удивился, услышав удар и сдавленный крик сквозь стук включенной «аварийки», метрономом отсчитывающей секунды. Но вот честно, так до конца и не понял, что случилось.
Зато навсегда запомнил звук, когда человека бьют ножом.
Ни с чем не спутать.
— Левчик, Философ, помогите, — я не видел лица Сочина, но был уверен, что он ухмыляется. — Тут человеку плохо.
Левчик добивал водителя монтировкой. Я курил.
Курил, когда перепрошивал номера, и когда рыли яму.
Курил, когда гнали ховер на дачу Сочина.
И только там, после ста грамм, меня наконец-то бурно вырвало.
А потом прошло.
* * *
— Код.
А он большой шутник, оказывается.
— Ты уж прости, но код не скажу, — я говорю это твердо. Стараюсь объяснить, — я тебе его скажу, ты меня кладешь, а код не подходит. Не потому, что я совру, а ты что-то не так запомнишь. И что тогда, будешь вокзал подрывать ради пластика?
Тоскливо — вокруг ходят люди, которые понятия не имеют, что происходит. Заорать благим матом, броситься бежать в толпу на переходе, между ховеров проскочить и поминай как звали. Но он начнет стрелять и попадет еще в кого-то. Вон там девчонка с коляской. Не дай Бог.
Вру, конечно. Я просто боюсь.
Но девчонка с коляской тоже есть. Я, может быть, ей жизнь спасаю.
Солдат за мной откровенно мается, но виду не подает. Все эти сложности ему явно неприятны, хотя я делаю все, чтобы сложностей был минимум. Покорно иду, не убегаю между ховерами, колясками прикрываясь. Но все равно Солдат выглядит недовольным.
Его тоже понять можно. Вокзал недалеко, но все равно это напрягает, — вести меня под стволом, спрятанным в кармане кожаной куртки, четыре квартала. А руки чешутся пристрелить. У таких людей всегда чешутся руки.
Но на вокзале слишком людно. Он не будет меня там убивать, — слишком людно, он не уйдет и он это понимает. Это единственное, на что я надеюсь.