— Ну, разумеется. Но я все-таки хотел бы выяснить, что вы, собственно, имели в виду.
— Просто вы меня чрезвычайно заинтересовали.
— Отлично. Вы уже принесли свои извинения, но я пока еще не знаю, что же вы имели в виду.
— Что я имела в виду? — начала она неохотно. — Я… Понимаете, когда я увидела вас тогда, как только вы вошли в комнату, я сразу подумала: вот интересный, тонкий человек. Но потом, когда мы пили коктейль, — я говорю о том, что было вчера…
— Продолжайте же!
— Вы разговаривали так бойко, уверенно — типичная американская болтовня за коктейлем: пустые слова вместо настоящего разговора. Обо всем говорится небрежно, банально, с насмешкой. Будто ничто не имеет ни малейшего значения. Мне думается, я тоже научилась болтать так не хуже других, но мне это противно. Люди вокруг кажутся такими поверхностными! Не вот сегодня, в присутствии Хэншела, вас как будто подменили. Совсем другой человек. У вас с ним странные отношения. Вас обоих волнует что-то серьезное, глубокое. Не знаю, конечно, что именно, но уверена, что-то здесь кроется. А когда вы потом предложили мне встретиться, то снова стали таким, как при первой нашей встрече, только не совсем, а каким вы, вероятно, были давным-давно — прямым, бесхитростным, способным чувствовать по-настоящему. Если бы вы пригласили меня вчера, я нашла бы предлог отказаться, сослалась бы на то, что занята. А сейчас я рада, что пришла. Вот и все.
Подошел автобус, громко урча воздухом в тормозах; на остановке, выпуская воздух, он презрительно зашипел.
Автобус был новый, блестящий, свежевымытый. Они нашли два свободных места рядом, и Ник настоял на том, что платить за проезд будет он: ему еще не представлялось случая потратить русские «гривенники». Стоит начать тратить деньги, имеющие хождение в чужом городе, и город приобретает реальность. Впереди них сидела на коленях у матери девочка лет трех. Как только дверь захлопнулась и автобус тронулся, она прижалась носишком к оконному стеклу и радостно нараспев закричала: «А я сейчас па-е-еду!» точь-в-точь как на тот же мотив распевали ребятишки у Ника на родине: «А я знаю се-кре-ет!», как будто этот торжествующий возглас одинаково присущ всем детям на свете, на каком бы языке они ни говорили.
— Нравится вам Москва? — спросила вдруг Анни. — Некоторые иностранцы терпеть ее не могут. Считают скучной, унылой.
Он сразу понял, что вопрос таит в себе особый, большой смысл.
— Я говорю не о безобразных зданиях, не о скверной архитектуре, продолжала Анни. — И не о ханжеском пуританстве и благочестивых выражениях, которые могут быть использованы для прикрытия регламентации в области искусства. Русские и сами признают, что бывает у них и помпезность и фальшь, и сами их всей душой ненавидят. Я не об этой Москве говорю. Я говорю о подлинной Москве — ее не сразу видишь за этим тонким поверхностным слоем, который прежде всего бросается в глаза. Настоящая Москва — это город высокопорядочных, принципиальных людей. Деревья на улицах ночью, чудесный аромат русских булочных, детишки, бегущие в школу, студенты — вот это Москва.