— Но если нет будущего для них, то его нет и для меня, — сказал Ник. Правда, я знаю только то, что чувствую сам, но мои чувства не могут так уж отличаться — разве что интенсивностью — от того, что чувствуют другие люди. Мы неразрывно связаны не только с нашим биологическим видом, но и с нашим временем. Мы так же не можем выйти из состава человечества, как не можем покинуть наше столетие. И поэтому все ваши возражения кажутся мне бессмысленными и не объясняют, о чем вы думаете, когда сидите за этим вашим столом в Женеве, или Вене, или где-нибудь еще и спорите по вопросам приоритета и процедуры. Считается, что вы лепите будущее мира, но лично для вас это будущее не имеет смысла. Люди, которым придется жить в этом будущем, вызывают у вас отвращение. Так где же эта доблестная волнующая новая жизнь, которую вы обрели? Чем, собственно, вы отличаетесь от землекопа, продавца и счетовода, которые так вам противны? В конце концов все сводится к тому, что вы отрабатываете свое жалованье — и только. Вы не можете предложить мне ничего лучше того, что я имею. По крайней мере здесь у меня есть реальный шанс вернуть себе то, что мне необходимо.
— Это не возвращается. Ник, — медленно сказал Хэншел. — Не возвращается, и все. Однако, если вы так относитесь к тому, что я делаю, а как бы то ни было, в мире сейчас нет ничего важнее, — тем больше у вас оснований отдать свою кипучую энергию в распоряжение нашей делегации.
Ник посмотрел ему в глаза.
— Послушайте, Леонард, чего вы, собственно, хотите? Взять меня в помощники или обратить в свою веру? Неужели для вас будет победой, если я брошу научную работу? Вы меня так уговариваете, что мне кажется, вам просто не терпится услышать, как я скажу: «Я тоже сдаюсь».
Хэншел мучительно покраснел, но улыбнулся.
— Это уже зло сказано, — заметил он ровным голосом.
— Что бы я ни говорил, к каким бы доводам ни прибегал, — сказал Ник, вы неизменно соглашаетесь и добавляете, что это еще одна причина, чтобы я поехал с вами, — даже если все эти причины противоречат одна другой.
— Совершенно справедливо, — признал Хэншел.
— И получается полная бессмыслица — разве что слова, которыми вы пользуетесь, для вас ничего не значат…
— Ничего, — согласился Хэншел, — абсолютно ничего.
—…и вы хотите только заставить меня отказаться от научной работы.
Глаза Хэншела блеснули, и он покраснел еще больше, но все-таки улыбнулся и обезоруживающе развел руками.
— Я назову вам еще одну причину: хотя бы используйте меня для того, чтобы на несколько месяцев уехать отсюда, ведь здесь вам приходится не слишком сладко, и у вас возникают всяческие осложнения. Я, знаете ли, не слепой, я вижу, что происходит.