Я улыбнулась, и он улыбнулся мне в ответ. Его лавандового цвета глаза стали темнее, и не только из-за фиолетового фартука, прикрывающего его обнаженную грудь. Глаза Натаниэля выдавали его эмоции: насыщенный цвет означал, что он счастлив, хотя по-настоящему темно-фиолетовый означал, что он рассержен. Три совместно прожитых года как один месяц. Я знала его лицо, как свое собственное, а быть может, и лучше. Так как мне не случалось проводить много времени, глядя в собственные глаза. Улыбку, которой он меня одарил, никогда не увидишь в клубе; та улыбка, что наполняла его глаза... любовью. Его любовь ко мне светилась в его глазах, лице, и я знала, что мое лицо отражало те же чувства в ответ, как вода отражает солнце радостным, ослепляюще-ярким светом.
Мои руки скользнули вокруг его талии, ладони двинулись по шероховатой ткани передника, по гладкой, мускулистой обнаженной пояснице и обратно. Боже, как же он был хорош на ощупь, даже слишком, и это заставило меня на мгновение прикрыть глаза. Он притянул меня к своему телу, так, что мы соприкоснулись от груди до паха. Он не держал меня слишком сильно, лишь слегка, так, чтобы по-настоящему почувствовать, как он рад меня видеть, и я могла бы о него потереться. Но я не сделала этого, так как мы были не одни, но играющая у него на лице улыбка, говорила мне — он знает, что я об этом думала. Улыбка в основном озорная, с капелькой поддразнивания, и светящиеся уверенностью глаза, что он точно знал, как на меня действовал, и насколько он был красив. Когда-то он считал, что только его красота и сексуальные навыки заставляли других ценить его, но теперь он знал, что значит для меня гораздо больше, и это придавало ему уверенности, которой не было раньше, когда я только встретилась с ним.
— Целуйтесь уже, — сказал Синрик, — пока остальные из нас станут в очередь.
Я недружелюбно зыркнула на него, но Никки добавил:
— Еда стынет, Анита.
Натаниэль просто наклонился, изогнувшись всем телом ко мне. Я бы так и спорила дальше со всеми, но Натаниэль просто придвинулся ближе, заставляя меня подняться на носочки и прижаться своим лицом к его лицу.
Мы поцеловались. Касание губ превратилось в ласкание ртов, но целомудренное, в отличие от наших обычных стандартов. Я разорвала поцелуй, положив руку ему на затылок, и глядя ему в глаза с такого поразительно близкого расстояния. Мне хотелось протолкнуться языком между его губ, как следует пошалить своими руками, но у нас были зрители, в числе которых ребенок. Было время, когда я не волновалась о таком маленьком шкете, предполагая, что он не обратил бы на это внимания, но Мэтью, которому сейчас уже три года, сын вдовы одного из вампиров Жан-Клода, и с которым мы иногда нянчились, научил меня обратному. Он настаивал, чтобы я целовала его каждый раз, когда вижу, но выводило меня из себя то, что он хотел, чтобы его целовали в губы, как остальных больших мальчиков, потому что все большие мальчики целовались с Анитой. Его мать, Моника Веспуччи, считала, что это мило. Но я так не думала. У Мэтью, очевидно, сформировалось очень твердое мнение о взрослом поведении, на что я полагала, что он слишком юн, чтобы думать об этом.