В первый раз мне удалось выплюнуть таблетки, которые он пытался запихнуть мне в рот, четыре или пять штук… Я их засунула под воняющий мочой матрас, но потом он приложил мне к носу платок, смоченный чем-то вроде эфира, в действительности это был жидкий халдол, и, поскольку я продолжала кричать, он пригрозил мне: «Если ты не заткнешься…»
И по его жесту и черному взгляду я поняла, что он меня ударит, и тогда я сказала себе: «Подумай хорошенько… Если ты будешь орать, то он ударит тебя кулаком, а это еще хуже. Надо успокоиться и показать ему, какая ты послушная. Если ты будешь послушной, он наверняка скажет, что ему от тебя нужно, почему он не дал тебе пойти в школу». Во всяком случае, я была так ошеломлена, что подумала, что мне надо затихнуть на несколько минут, но, на его взгляд, этого было мало.
На этот раз он заставил меня проглотить с кока-колой какие-то две капсулы. Вода проскочила в горло, а капсулы не прошли, я закашлялась и потребовала еще коки.
«Нету больше. Вон тот все выпил!»
Он назвал его «тот», потому что не хотел называть его имя. Я ничего не могла понять. Я плакала от злости, настаивая на своем: «Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Я хочу домой. Мои родители будут спрашивать, куда я пошла… Что вы им тогда скажете?»
Но они не отвечали, а я все неустанно задавала им одни и те же вопросы. Я рыдала, меня душил страх, но все было напрасно. Фургон катился, и я не могла отгадать, куда он едет. Но зато я почувствовала, по шуму колес, что сначала мы ехали по загородной дороге, а потом выехали на автостраду. Я сделала вид, что сплю, повернулась на бок лицом к кузову, жирноволосый был справа от меня, и я закрыла глаза, чтобы он думал, что я без сознания. Так я могла кое-как слышать, что он говорил. Для меня, правда, ничего интересного, только указывал дорогу: «Вот здесь, сворачивай…» Должно быть, он давал «тому» советы, как лучше выехать из квартала, и затем мне показалось, что они оба прекрасно знали, куда ехать.
Именно жирноволосый полностью руководил шофером. Я пыталась заметить дорогу, рассмотреть указатели; мимо меня проносились кое-какие, но они мне ничего не говорили. Страх был у меня где-то в животе, гораздо сильнее того, который испытываешь на экзаменах, настоящий страх, от которого так сильно дрожишь, что кажется, вот-вот написаешь прямо в трусы. Я не знаю, отдавали ли они себе в этом отчет — возможно, им было просто плевать на меня, — но у меня было впечатление, что я стеклянная, застывшая и того гляди расколюсь пополам. У меня болел живот, в горле стоял ком, я с трудом дышала и временами начинала часто-часто дышать, как собака. Это ужасное одеяло на мне, этот воняющий матрас, грохот еле живого фургона, и эти двое, которые не говорили ничего интересного, с их странным акцентом, особенно тот грязный, который пришел невесть откуда… В двенадцать лет не очень-то хорошо различаешь акцент, трудно определить, был ли он из Намюра, Льежа или еще откуда подальше. Вот если бы он более раскатисто произносил