- Нет, не боюсь. Но только зачем мне это? Это ведь с вами что-то случилось. Затосковали по жене. А со мной ведь ничего не случилось. Да и потом ваша дочь выше меня ростом.
- Да, она у меня большая.
- Что она-то подумает? Ирочка, пошли домой.
- Вас ведь никто не ждет дома. Я был у вас. Никто не отвечает.
- Так вы уже и домой ко мне сегодня приходили?
- Приходил. Хотите, я покажу вам стихи. Я написал их вам.
Перекурин забыл, что ее муж первый поэт города Усть-Манска. Он готов был сейчас сделать все, чтобы хоть еще немного задержать ее, видеть лицо, и странную прическу, и улыбку. Ведь она все время улыбалась. И снова ее улыбка была доброй и ласковой. Нет, она не сердилась на Перекурина. Просто она хотела, чтобы он опомнился. Ну случилось что-то с человеком. Так ведь пройдет! А ему самому потому будет неудобно.
- Не нужно. Завтра вы уже не захотите этого. Ведь вы выпили сегодня. Вот у вас воображение и разыгралось. До свидания. Все у вас будет хорошо. Ирочка, пошли домой.
И она ему улыбнулась грустно, как бы говоря: "Ну не дурите, пожалуйста. Возьмите себя в руки".
Ах, милая женщина! Как взять себя в руки? Как заставить себя не думать о вас? Как сделать, чтобы ваше лицо, спокойное, улыбающееся и чуточку грустное, не стояло все время перед глазами? Как выбросить вас из головы, из сердца?
А надо ли все это делать?
Женщина ушла, ведя пританцовывающую девочку за руку.
"Хочу любить", - сказал сам себе Перекурин, обогнул дом с другой стороны и вошел в свой подъезд.
Он, конечно, был слегка пьян. И очень жалел, что выпил. Ведь она могла подумать, что это вино в нем заиграло. Нет, ему нужно было еще раз увидеть ее. Ведь кроме пустой ерунды, он так ей ничего и не сказал. А сможет ли он подойти к ней завтра? Когда он скажет, что любит ее? Только сегодня, только сегодня.
Перекурин взял ручку, лист бумаги и написал свое нелепое, смешное, но искреннее стихотворение. Вложил лист в конверт, надел пиджак, вышел из квартиры, спустился вниз, подошел к соседнему подъезду и, не глядя на женщин, стоящих там, поднялся по лестнице и постучал в дверь.
На площадке было темно. Дверь открылась, и Мира вышла на порог, освещенная лампочкой, горевшей в передней. Маленькая, она была едва ли до подбородка ему, в домашнем халате и тапочках, спокойная и гордая. Не просто гордая, а доброжелательно-гордая. Такая уж она была. Она не удивилась, а только сказала:
- Вы еще не спите?
- Простите, пожалуйста, - пробормотал Перекурин и протянул ей конверт. - Все. Я не буду вас больше беспокоить.
А как ему хотелось задержать ее! Прижать к своей груди и увидеть ее глаза совсем рядом.