Именно тогда, сидя в «Ориенте», они в первый раз почувствовали душу страны, в которую их отправили неизвестно с какой целью. Об этом происшествии они рассказывали, когда вернулись к себе домой, и пытались научить своих сограждан пить пиво по-македонски. Но в их заокеанской стране у пива не было вкуса, который они чувствовали, когда пили его в Охриде. В Америке у пива был знакомый американский вкус, вне зависимости оттого, как его пьешь, и перед недоумевающими соотечественниками они были вынуждены признать свое поражение: «Без любви Имера у пива нет вкуса божественного напитка».
Дома им пришлось долго объяснять, кто такой Имер, и описывать заокеанский пыльный город с большим старым деревом с паутиной в ветвях, в которой запутался последний солнечный луч, и ресторан, из окон которого им было видно носильщиков, завершивших еще один неудачный день своей несчастной жизни. Трудно им было рассказывать обо всем этом своим американским собеседникам, никогда не уезжавшим далеко от родного дома и городской площади, на которой возвышались банк, гостиница и супермаркет, чтобы они почувствовали неземной вкус пива, появляющийся, если пить его так, как пил охридский носильщик. Конечно, в тот волшебный час они не думали о том, что вместе с пивом они пьют любовь Имера к американцам, которая и придавала напитку тот замечательный, едва уловимый вкус, уже потерянный людьми, которые могут, благодаря технике, преодолевать огромные расстояния, не чувствуя усталости, но при этом не замечая и теплого дыхания тех, с кем рядом они на мгновение оказались на своем пути.
Из бара в Алабаме они отправили в Охрид открытку с видом своего города, подписанную теми, кто когда-то почувствовал особенный вкус охридского пива, но, когда открытка пришла на адрес ресторана «Ориент», в котором больше нет живой музыки, Имер был уже мертв. Только метрдотель и два официанта постарше вспомнили его, одетого в лохмотья и с босыми ногами, которыми он в летние дни мерил следы прохожих в пыли под платаном. И вспомнили о его неизмеримой любви ко всему человеческому и ко всем людям, обитающим в огромном мире, который он считал своей родиной.
Между тем, что стоит, и тем, что движется, нет ничего. Только дерево живет, стоя на одном месте. Добре Косин верил в нечто такое, что находится между личной выгодой и человеком. Для него это была доброта. Коле Косе, Перо Битрак и другие говорили: «Кто ее видел?! И что это вообще такое, ее, что, пьют, едят, на хлеб намазывают? Доброта!»
И, к величайшему удивлению, она появилась в водовороте жизни. Выросла среди нас, огромная, как платан, качала ветвями так, что казалось, раздавались стоны, когда она гнулась на ветру. Люди верили Косе, Битраку и другим. Они — большие, сильные, и здоровья им было не занимать. А кто поверит маленькому человеку, который писклявым голоском доказывает нечто, что пришло ему в голову.