В ресторане он и подсел к Андрею и Еле, хотя свободных столов было много. Кроме бутылки коньяка и двух лимонов, он ничего не заказывал. Когда официантка принесла коньяк, он налил три рюмки и две из них подвинул Андрею и Еле.
— Мне будет очень приятно, если я получу разрешение выпить за здоровье замечательной русской красавицы, — сказал он, плотоядно посматривая на Елю. Голос у него был хриплый, но хорошо поставленный, с низкими бархатными интонациями.
Андрей промолчал, а Еля улыбнулась:
— Благодарю вас, но я не пью.
— Простите, мне следовало назвать себя, мы ведь едем с вами в одном вагоне, — сказал обладатель бархатного баритона. — Моя фамилия Вейганд-Разумовский, я артист драматического театра.
— Очень приятно, — ответила Еля.
— Сейчас меня пригласили на гастроли в Читу, — продолжал Разумовский, через стол наклоняясь к Еле, — и, вы поверите, я с такой неохотой покинул Москву! Дорога долгая, скучнейшая, ни одного интересного собеседника. Да и Чита — такое захолустье!
Выпив еще стопку, Разумовский брезгливо обсосал лимон.
— Вы, пардон, замужем? — спросил он у Ели, не сводя с нее глаз.
— Замужем, — оказала Еля.
— А молодой человек, конечно, ваш супруг?
— Нет, — неожиданно сказал Андрей, — я друг ее мужа.
— Ах, вот как! — радостно удивился Разумовский. — Как же вы удерживаетесь от искушения предать вашего друга, находясь в обществе такой очаровательной женщины? Я бы не выдержал, честное слово.
Еля недоумевающе посмотрела на Андрея, но ничего не сказала.
А Разумовский, потягивая коньяк, уже с апломбом говорил о театре Мейерхольда, о Таирове, о музыке, сыпал фамилиями известных актеров, причем по его рассказам выходило, что все они его закадычные друзья, не раз пили с ним вместе, и он называл их Юркой, Ванькой, Васькой, Машенькой, Люсенькой.
Андрея при этом поразило не столько то, как все это рассказывал Разумовский, сколько то, как его, этого откровенного бабника и пошляка, слушала Еля. Она превратилась в сплошное внимание, улыбалась, задавала Разумовскому вопросы, а самое главное, услышав похвалы пьянеющего актера по своему адресу, сразу изменилась. Заблестели ее глаза, подчеркнуто плавными, какими-то немного театральными стали жесты, зарумянились щеки, даже голос стал другим. Взбешенный Андрей поднялся с места.
— Я пойду! — бросил он Еле и ушел не оглядываясь.
Забравшись на полку, Андрей лег, отвернувшись лицом к стене. «Сейчас она придет, — подумал он о Еле, — но я не могу, не хочу с ней разговаривать». Однако Еля не шла. Мирно похрапывал на своей полке Гоша. Из соседнего купе доносился голос Дмитрия Даниловича. Потом поезд остановился, и Андрею показалось, что стоит он очень долго. Подождав немного, Андрей вышел из купе.