Она пожимает плечами, бестрепетно встречая мой взгляд.
— Не буду отрицать, Лия. Но я отдаю должное той роли, которая по праву принадлежит мне, а не той, что навязана мне искаженным пророчеством.
— Если тебе надо только это, нам больше не о чем говорить.
Она снова отводит взгляд на воду.
— Что ж, если я не смогла убедить тебя, возможно, сумеет кто-то другой.
Я думала, меня уже ничем не удивить. Ничем не испугать — во всяком случае, сейчас. Элис поднимает голову, и по лицу ее вновь пробегает дрожь. На миг я замечаю тень маленькой девочки, затем снова Элис — но ненадолго. В секунду лицо ее искажается, преображается, да и вся голова приобретает какую-то странную форму. Я словно прирастаю к месту, застываю на берегу, не в силах пошевелиться от захлестнувшего меня ужаса.
— Все еще отказываешь мне, госпожа? — Голос этот, однажды уже звучавший из уст Сони, когда она пыталась призвать моего умершего отца, ни с чем не перепутать. Жуткий, неестественный звук не принадлежит ни одному миру. — Тебе негде спрятаться. Негде найти убежище. Негде обрести мир, — шипит Самуил.
Он встает на ноги, медленно поднимаясь во весь рост — вдвое выше любого смертного. Могучая громада. Чудится, пожелай он только — и в мгновение ока перепрыгнет реку, дотянется до моего горла. Внимание мое привлекает какое-то шевеление позади него. Приглядевшись, я вижу краешек сверкающе-матовых черных, как эбеновое дерево, крыльев, сложенных у него за спиной.
К ужасу моему примешивается и неоспоримое желание. Стремление перелететь реку, зарыться в эти мягкие пушистые крылья. Сердце стучит — вначале тихо, но потом все настойчивее, все громче: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук». Я помню этот ритм еще с прошлой нашей встречи с Самуилом на Равнинах — и вновь ужасаюсь тому, что наши сердца бьются в такт.
Я пячусь назад. Инстинкты призывают бежать, опрометью, без оглядки — но я не смею повернуться к нему спиной. Я отступаю на несколько шагов, не сводя глаз с переменчивой маски его лица. Иногда оно становится прекрасным — прекраснее самого красивого смертного, — и тут же меняется, превращаясь в хорошо знакомое мне чудовище.
Самуил.
Зверь.
— Открой Врата, госпожа, как повелевают тебе долг и призвание. Отказ повлечет лишь муки.
Утробный голос звучит не за рекой, а у меня в голове, точно слова Самуила рождаются во мне самой.
Я качаю головой. Отвернуться трудно, очень трудно — на это требуются все силы, сколько их есть во мне, но все же я отворачиваюсь и бегу, мчусь со всех ног через полосу деревьев, прочь от берега, наобум, не ведая даже, куда. Смех Самуила преследует меня по пятам, как живой — неотступно, неотвратимо.