...
Как новообращенный европеец я воспринимал буддизм как ряд философских учений, этических заповедей и медитативных практик. Для меня быть буддистом означало просто привести свою жизнь в соответствие с основными ценностями буддийской традиции: мудростью, состраданием, отказом от насилия, терпимостью, невозмутимостью. Позже я начал рассматривать буддизм как широкое культурное и религиозное явление, которое помогает подверженным ошибкам людям принимать сложные решения в опасном и непредсказуемом мире
Зимний трехмесячный ретрит должен был начаться 19 ноября. Тем вечером я записал: «[Кусан Сыним] очень болен, и неизвестно, сколько времени он еще продержится. Похоже, что с ним случился удар. Вся его левая сторона парализована. Иногда силы возвращаются к нему, но только для того, чтобы вновь его покинуть. Его слабость висит тенью над нашим затвором». 4 декабря нам дали наставление, чтобы мы неделю пели в унисон «Кван Сеум Босал», имя бодхисаттвы сострадания, в надежде, что это может помочь там, где медицина оказалась бессильна. 10 декабря я пошел проведать Кусана Сынима в его покоях. «Его с трудом можно узнать, – написал я в своем дневнике. – Он лежит на полу, его кожа больше не блестит, щеки впали, он не может ходить, говорить или глотать. Я видел только, как он перебирает четки правой рукой и пытается натянуть на себя одеяло, чтобы согреться. Меня очень расстроил этот, возможно, последний в жизни момент, когда я его видел. Я понял, насколько я его ценил. В некотором смысле он был самым ценным учителем, в котором со всей полнотой воплотились те качества, которых недостает мне». Я думаю, теми качествами, которые я тогда имел в виду, были его обыденная, нерационалистическая, точность и простота, его нравственная цельность и полная уверенность в том, что он делал.
Кусан Сыним умер в 18:20 16 декабря. Ему было семьдесят четыре года. «С тех пор, – написал я две недели спустя, – моя жизнь перевернулась так, как я никогда не мог даже предположить». Я никогда никого так не оплакивал прежде. Я не спал несколько дней кряду, пребывая в хрупком состоянии ясности рассудка, прерываемого приступами рыданий, пока в монастыре совершались ритуалы оплакивания тяжелой утраты. Первые три дня его гроб (в форме латинской буквы Ь, подходящей для сидячей медитативной позы, в которую ему помогли сесть, чтобы умереть) стоял на сухом льду, и монахи тихо сидел перед ним днем и ночью, поочередно сменяясь. 20 декабря прошли похороны. Тысячи людей набились в основной внутренний двор, чтобы отдать последний долг. Их дыхание конденсировалось в холодном воздухе. Затем гроб с телом перенесли на украшенных хризантемами искусно сделанных носилках к полю на террасе выше монастыря, где его кремировали, подложив древесный уголь под огромный костер из бревен, который безостановочно горел до рассвета следующего дня.