Моей скитальческой жизни, во всяком случае, пришел конец, больше она мне ни к чему. На первых порах эта перемена должна была вызвать горестный осадок в душе; но я на своем веку хлебнул немало горя, причиняемого людьми и обстоятельствами, так что научился прожевывать и переваривать самые твердые комья отчаяния. Путешествие в Мунли, по — видимому, явится началом совершенно нового этапа моей жизни, когда опорой мне будут трудолюбие, обеспеченность и твердая уверенность в завтрашнем дне. Конец былым скитаниям и печальному звону струн!
Я продолжал свой путь на запад по тропе, опоясывающей гору. Еще две — три мили вдоль плато, и я начну спускаться по склону, у подножия которого находится Мунли. Желудок мой был пуст, и от головокружения я то и дело срывался с узкой дорожки. В кармане у меня лежала хлебная горбушка, но она была тверже бедра, в которое упиралась. И я подумал, что раньше, чем задать зубам работу над ней, мне, быть может, предстоит не раз еще сорваться с моей тропы и, пожалуй, с более трагическими последствиями. Голод так обострил мое обоняние, что до меня дошел даже терпкий аромат папоротника. Солнце начало неистово припекать.
Я свернул в глубокое ущелье, густо поросшее деревьями и кустарником, не сомневаясь, что на дне его окажется прохладный ручей и я смогу окунуть в него ноги. В глубине ущелья я действительно обнаружил широкую прогалину, окаймленную с одной стороны излучиной ручья. Услышав его журчание, я запел от радости и бросился к воде. И вдруг остановился как вкопанный: передо мной открылось зрелище, совершенно неожиданное в этих краях. Женщина, молодая женщина, чья яркая краса могла поспорить с игрой солнечного света, проникшего сквозь листву, сидела на самом берегу за небольшим мольбертом и рисовала. На ней был легкий сйний плащ с капюшоном, откинутым на спину, оставляя непокрытыми волосы — длинные, тщательно ухоженные, такие же черные, как мои. При моем приближении девушка даже не шелохнулась: годы скитаний по пустынным местам научили меня двигаться бесшумно, по — лисьи. Я разглядел картину, которую она рисовала. Трудно было сказать, хороша она или плоха: так себе, яркая безделушка, нагромождение зелени и охры, то ли выразительное, то ли ничего не выражающее.
11альцы девушки были измазаны краской, по — видимому она не очень — то уверенно владела кистью. Когда я шагнул ближе, она повернула голову, пристально вглядываясь в старую иву, распростершую свои замшелые и скрюченные ветви над ручьем, и мне нетрудно было убедиться, что ни цветом кожи, ни чертами лица она не похожа на деревенских девушек и женщин — горянок, которых я здесь раньше встречал. В буднях тяжелой, трудовой жизни те вырастают неотесанные, как только что срубленное дерево, и неистовые, как огонь. А эта девушка явно воспитана в роскоши и неге: надменность и равнодушие, которые чувствовались в ней, сначала смутили, а потом раззадорили меня.